Рыжее знамя упрямства
Шрифт:
Ладно, все еще впереди…
Нет худа без добра – Словко вернулся рано, и отца дома еще не было, компьютер оказался свободен. И электричество здесь не отключали, улица Учителей находилась в другом районе. Мама, однако, не пустила Словко к столу с клавиатурой.
– Ты же сказал, что не обедал на базе! Брысь на кухню…
– Ну вот…
– Капитан Словуцкий!
Пришлось глотать щи и сосиски (впрочем, с аппетитом).
Наконец Словко включил почту… Ну что это такое! Письма от Жека опять не было.
– Мама, я позвоню в Калининград? Ну, только на минутку, это же не дорого!
– Ты
– Да не получается с него. И денег там остались копейки.
Мама у Словко понятливая.
– Позвони, беспокойная душа…
Телефон в Калининграде не ответил. Оно и понятно. Кто в летнюю погоду сидит дома! Тем более, что там, на Балтике, еще самая середина дня…
Словко стал писать Жеку на электронный ящик.
"…От тебя уже десять дней ничего нет. Может, вы куда-то уехали? А почему тогда не сообщил?" Потом решил, что хватит укорять Жека, и начал рассказывать про гонки. А дальше и про сказку Игоря. Увлекся, стало получаться подробно. В конце концов решился, задавил смущение и выдал для Жека строчки, которые сочинились по дороге домой. Не дурашливые, как про Дракуэль, а другие:
Рассыпает солнце искры из-за тучи…
Рассказать про это кто меня научит?
И про ветер, что с разгона бил навстречу,
И про дождь, лупивший с грохотом по крыше…
И про то, как мы сидели, сдвинув плечи.
И про то еще, как слушал сказку Рыжик…
Перечитал… и стер. Не потому , что очень уж плохо получилось. По правде говоря, из-за Рыжика.
Словко не писал Жеку о Рыжике еще ни разу. И сейчас не решился. Казалось бы, ну что такого – новый матрос в экипаже, девятилетний барабанщик. Но каждый раз возникала опаска (глупая, конечно!). А вдруг у Жека шевельнется мысль: "Какой-такой Рыжик? Я далеко, поэтому у тебя там теперь новый друг, да?" Словко понимал, что ничего этого Жек не подумает, не такой он… Да и друг ли он, Рыжик-то? А если друг, то разве плохо?.. И все-таки, все-таки…
Жил-был Тёма
Ночью опять разгулялась гроза. С ливнем. Утром все сверкало под солнцем и было прохладно. Словко шагал мимо луж и смотрел, как он, перевернутый, отражается на фоне густо-синего неба. Настроение было, как говорится, бодрое…
Оно не испортилось даже, когда Словко на остановке узнал, что впереди размыт рельсовый путь и трамваи не ходят. Ну и фиг с ними!
Можно было вернуться домой, за велосипедом, и покатить на своих колесах. Вообще-то существовало правило: на базу на великах не ездить (из соображений дорожной безопасности), но сейчас имелась уважительная причина. Однако известно, что возвращаться – дурная примета.
Словко пошел на автобусную остановку – в пяти кварталах от дома.
Автобус привез Словко к Швейной фабрике (бывшая женская колония заключенных), которая располагалась в километре от Мельничного полуострова. Между полуостровом и фабрикой лежала заболоченная низина. Местами она высохла и покрыта была желтым трескучим тростником, но кое-где зеленели покрытые ряской крохотные озера. Среди них виляла тропинка.
Словко пошел по тропинке, насвистывая, поглядывая на бабочек и запрещая себе рифмовать (потому что уже вертелось в голове: "Улеглось на тростники // небо, словно
– Рыжик…
Он оглянулся, заулыбался. Подождал.
– А ты чего один гуляешь по болотам? – с чуть заметной командирской озабоченностью сказал Словко. – Почему не с Нессоновыми?
– Я дома ночевал, с бабушкой, она просила… Да ты не думай, Корнеич разрешил. И мама тоже, когда звонила… Бабушке со мной веселее…
– И, небось, колесо крутил, – добродушно догадался Словко.
– Крутил, – охотно признался Рыжик. Он шел впереди, оглядывался и все улыбался.
– Ты все же не ходил бы один, – сказал Словко. – Мало ли что… Какая-нибудь шпана привяжется, форму обдерут, ремень отнимут…
Рыжик не стал спорить.
– Ладно, я не буду… – И вдруг сделался другим: серьезным и будто повзрослевшим. – Словко, можно я спрошу? Про одно… непонятное…
– Спрашивай, конечно! – И толкнулось беспокойство.
– Я про колесо, про большое… Как ты думаешь… может быть, в нем есть что-то особенное? Ну, какая-то сила… Я, когда его покручу, все вокруг делается лучше. И время бежит как-то… веселее… Почему?
"Потому что тебе этого хочется", – чуть не объяснил Словко. И прикусил язык. Сказал другое:
– Рыжик, наверно что-то есть. Это называется "положительная энергетика". Помнишь, как мы старались его установить там? Всем хотелось этого, вот оно и зарядилось… Я читал где-то, что от хороших желаний возникают такие… добрые силы. Вроде излучения…
– Наверно… – кивнул Рыжик и зашевелил на ходу локтями. Словко понял, что он трогает на груди под рубашкой маленькое оловянное колесико…
День этот не оправдал ожиданий. С утра не колыхнулся ни один листик, озеро – как стекло. Не было смысла спускать яхты на воду. Вместо этого занялись латанием корпусов, набивкой стоячего такелажа. Равиль Сегаев с добровольцами всерьез взялся за ремонт "Норда".
Появился Феликс Борисович – как всегда улыбчивый и доброжелательный. Вместе с супругой подошел к Корнеичу.
– Даниил Корнеевич, надо обстоятельно поговорить, – сказала Аида.
"Ну, ясно. Сейчас будет подгребать насчет переписи яхт, – с мрачным ожесточением догадался Корнеич. – Нет уж, голубушка. Через мой труп…"
Но Аида заговорила о другом.
– Сумеете ли вы справиться с гонками до пятнадцатого числа?
– Постараемся. Но я не Господь Бог. Если будут такие штили… Не самим же дуть в паруса.
– Я понимаю. Но все-таки… Вы же знаете, шестнадцатого выезд в лагерь, там встреча разновозрастных отрядов из десяти городов, тоже гонки и соревнования. И обмен опытом, и…
"И прочая болтология для ваших диссертаций", – мысленно добавил Корнеич.
– На пятнадцатое у нас назначен турнир фехтовальщиков. И нужны еще тренировки, ребята давно не держали клинки, – сказал он.
Супруги Толкуновы переглянулись. Феликс развел руками. Аида сообщила:
– Даниил Корнеевич, боюсь, что турнир придется перенести на сентябрь. Или провести в лагере. Дело в том, что пятнадцатого областная конференция по проблемам безнадзорных детей. Наши барабанщики должны там играть на открытии. Они уже предупреждены.