Рыжие волосы, зеленые глаза

Модиньяни Ева

— Я тебе эту историю рассказывала много раз, с тех пор как ты был еще вот таким малышом.

— Но ты всякий раз добавляешь что-то новое, — возразил он, — и получается еще интересней.

— Может, это тоска по родной земле. Я столько лет ее скрывала даже от себя самой, и только теперь она начинает понемногу утихать. Может, это она заставляет меня вспоминать все новые и новые подробности. Например, стены нашего дома: они были желтые, светло-желтые с голубым, как небо и солнце Прованса. Стены были толщиной в сажень, а то бы им не выстоять против мистраля. Он проносится по долине Роны с воем, как дикий зверь, все сметая на своем пути. Мне просто смешно слушать про ураганы во Флориде, которым американцы дают женские имена. Они не знают,

что такое наш sacr vent [12] , задувающий порывами со скоростью двести километров в час, когда температура опускается ниже нуля, так что аж душа замерзает. Я думаю, это из-за мистраля все провансальцы такие упрямые и скрытные. Мы становимся словно каменными, чтобы устоять против ветра. Думаешь, Плувены не тоскуют по своей бедняжке Адели после чуть не двадцатилетней разлуки? Конечно же, они меня вспоминают, только виду не показывают. Стоит им хоть чуть-чуть размякнуть, и они умрут от горя. Я их понимаю, ведь я сама такая. — Она перестала есть и мечтательно уставилась на противоположную стену, словно читая на ней повесть о своем прошлом.

12

Проклятый ветер ( фр.).

— Maman [13] , — сказал Мистраль, положив ей руку на плечо, — когда-нибудь мы вместе навестим Плувенов. Я же их никогда не видел, хотя и во мне течет их кровь.

— Откуда у тебя такие мысли? До сих пор тебя хватало только на рождественские поздравления, да и то открытки писала я, а ты только подпись ставил, — удивилась Адель, не на шутку встревоженная грустным настроением сына.

— Я должен уехать, и мне важно знать, что, где бы я ни был, есть нить, связывающая меня с моими корнями, — ответил он.

13

Мама ( фр.).

— Что это значит, ты должен уехать? — Адель отказывалась его понимать.

— Я познакомился с механиком гоночных машин. Он из Модены. Его зовут Сильвано Ваккари. Он предложил мне работу у себя в мастерской. Для меня это очень важный шанс, — объяснил Мистраль, глядя на мать с бесконечной нежностью. Ему не хотелось, чтобы она думала, что, уезжая, он наносит ей обиду или покидает навсегда.

— Когда-нибудь ты свихнешься со своими моторами! — рассердилась Адель. — Только и знаешь, что копаешься в машинах да гоняешь на них как угорелый. Видно, тебя в детстве сглазили. Я ночей не спала, тряслась, когда же ты домой вернешься, а ты все гонял на мотоцикле. Когда запаздывал, я уже видела, как ты лежишь, раздавленный, где-нибудь на обочине. Помирала по сто раз, пока ты носился на своих проклятущих железках. Потом ты познакомился с этой рыженькой из Каннучето, дочкой Гвиди, я уж было подумала: ну, слава богу, хоть теперь поумнеет. А ты, оказывается, решил преподнести мне эту чудную новость.

Для Адели это был еще один жестокий удар. После смерти мужа она стоически переносила одиночество и лишения, забывая о себе ради любви к Мистралю. Когда Талемико погиб, ей было всего двадцать три года, и подруги спрашивали:

— Специалистка, почему бы тебе снова не выйти замуж?

Она героически несла все тяготы вдовства, даже когда молодая кровь заставляла мечтать о присутствии мужчины в ее постели. Адель гасила свои желания, хоронила их под пеплом разума и воли. У нее был Мистраль, своенравный, строптивый, прелестный, обожаемый ребенок, заполнявший всю ее жизнь. Разве он смог бы вынести рядом с собой присутствие чужого человека? А вдруг отчим окажется скор на расправу? Она никому бы не позволила поднять руку на сына. Кроме того,

в течение нескольких лет после смерти Талемико она жила безумной надеждой: а вдруг в один прекрасный день он вернется? Его лодка разбилась, но тело так и не было найдено. Много ночей ей снился один и тот же сон: Талемико возвращался к ней, ложился в постель и обнимал ее. Ей хотелось, чтобы сон никогда не кончался, но всякий раз она просыпалась в одиночестве и в отчаянии.

Однако рядом с ней спал маленький Мистраль. Глядя на сына, она находила в себе силы прожить новый трудный день. Мальчик рос, Адель рассказывала ему об отце, порой всплакивая. Однажды, стараясь утешить мать, Мистраль обнял ее за шею и сказал: «Когда я вырасту, мамочка, я буду работать, заработаю много денег, и ты у меня станешь важной дамой. Все у нас будет, как папа хотел». Она принялась покрывать нежными поцелуями ручонки сына, уже тогда исцарапанные и перепачканные машинным маслом, ведь он начал возиться с велосипедами и мопедами чуть ли не с тех пор, как научился ходить. Он разбирал их, ремонтировал, совершенствовал и вновь собирал.

Какой-нибудь полуразвалившийся мотороллер интересовал Мистраля куда больше, чем школьная программа.

— Мне очень жаль, Адель, — говорила ей учительница Сандра Амадори. — Мистраль очень умен, но учиться не хочет.

Она возвращалась домой и осыпала его горькими упреками на живописной смеси французского с романьольским диалектом. Но когда испачканные детские ручки тянулись ее обнять, гнев пропадал, Адель забывала о плохих отметках и прижимала его к себе. Эти почерневшие от масла, тянущиеся к ней ручонки были ей дороже всего на свете.

По окончании восьмилетки никакая сила в мире не могла его заставить продолжить занятия. Примо Бриганти взял его на работу к себе в мастерскую. Мистраль приходил с утра пораньше и работал с таким же рвением, с каким другие мальчишки осаждали игральные автоматы. По вечерам хозяин был вынужден буквально гнать его домой: у Мистраля всегда находилось какое-нибудь неотложное дело, чтобы подольше задержаться в мастерской. Все свои заработки он тратил на сломанные мопеды, ремонтировал их, доводил до ума, а потом перепродавал. Он ничего не читал, кроме спортивных журналов, стены его комнаты были сплошь увешаны фотографиями Нуволари, Варци, Фанджио, Меркса, Аскари, Стюарта и других гоночных асов.

Он знал, что ему никогда не стать одним из них: ведь для участия в соревнованиях «Формулы» нужно было быть богатым. Но он надеялся занять место главного механика в какой-нибудь престижной команде.

Весной, как только ему исполнилось восемнадцать, Мистраль сдал экзамен на водительские права и тут же купил полуразвалившуюся малолитражку, которую превратил в настоящий красный «болид», ставший предметом зависти для всех его друзей. Обо всем об этом Адель успела вспомнить, сидя за столом напротив сына и все еще надеясь услышать, что он пошутил, что никуда и никогда он не уедет.

— У тебя есть Мария, — настаивала она. — Есть любимая работа. Неужели тебе мало?

— Мария хорошая девушка, — согласился он.

— Так чего ж тебе еще нужно? — нахмурилась Адель.

— Она особенная. Второй такой нет и никогда не будет. Но вот работу я могу найти и получше. Думаю, если бы отец был жив, он бы меня поддержал, — сказал Мистраль, пристально глядя на мать.

Она опустила голову, последние слова сына задели ее за живое. Впервые в жизни Мистраль попрекнул ее именем отца.

— Мистраль, — вздохнула Адель, сокрушенно качая головой. — Проклятый ветер. Надо же, я сама наградила тебя таким именем. Ты подобен ураганному ветру, который, говорят, срывает даже уши у ослов, все опрокидывает и переворачивает: людей, предметы, чувства. Никто и ничто не может его остановить.

Мистраль уехал на рассвете следующего дня. Его мать еще спала, и он оставил на кухонном столе записку: «Maman, сегодня ночью я слышал, как ты плакала. Мне тебя очень жалко, и поэтому я еще больше тебя люблю».