Рыжий Орм

Бенгтссон Франц Гуннар

Орм спросил, когда жил Пророк, и Халид сказал, что было это больше чем триста пятьдесят лет тому назад. Орм сказал тогда, что этот Пророк и в самом деле, видно, был могущественный, если все еще в силах защитить своих родичей и до сих пор решает, что пить его народу. Ни один человек у них в Сконе не имел такой власти, даже сам конунг Ивар Широкие Объятия, который был самым могущественным человеком из всех, кто там жил.

— Хотя ясно, — добавил он, — что у нас никто не лезет в чужое питье, будь он хоть король, хоть нет.

С тех пор как Орм получил в товарищи Халида, он сильно продвинулся в арабском, потому что они все время разговаривали и им было что рассказать друг другу; и спустя какое-то время Халид пожелал узнать, где лежит страна Орма и как он попал сюда. Орм рассказал Халиду о походе Крока и как он сам попал на борт и о том, что случилось потом. Рассказал все, как мог, а после добавил:

— Многое из этого произошло из-за нашей встречи с тем иудеем Саламаном.

Должно быть, этому человеку сопутствует удача, ведь он освободился из плена; и покуда он был с нами, и у нас тоже все ладилось. Он говорил, будто он могущественный человек в вашем городе Толедо, там он серебряных дел мастер и величайший среди скальдов.

Халид сказал, что хорошо знает Саламана, ибо его серебряные изделия славятся повсюду; скальд он тоже хороший, но только для Толедо.

— И не так давно, — сказал Халид, — я слышал, как его стихи распевал бродячий певец с севера; в них он описал, как попался в лапы астурийского маркграфа и как тот его мучил, и как он потом освободился и привел диких разбойников к его крепости, как ее взяли, а маркграфа убили, и надели его голову на шест и оставили для ворон и унесли все его сокровища. Песнь вышла хорошая, в его стиле, хоть и без той сладости, что принята у лучших стихотворцев в Малаге.

— Он не скуп на подвиги, — сказал Орм. — Но если он мог совершить столько ради мести недругу, то наверняка сумеет что-нибудь сделать, чтобы отплатить за помощь друзьям. Мы освободили его из рабства и взяли ту крепость и совершили его месть; и если он правда могущественный человек у себя в стране, он мог бы сослужить нам, сидящим тут, ответную службу. Ибо иного способа освободиться я не знаю.

Халид сказал, что Саламан известен своими богатствами и что он в милости у халифа, хотя и не принадлежит к истинной вере. Тут Орм впервые ощутил надежду, но не открыл землякам то, что узнал от Халида. Кончилось тем, что Халид пообещал передать Саламану привет и весть о них, как только сам станет свободен.

Но поскольку дни шли, а ни о каком освобождении Халида слышно не было, тот все больше волновался и сильно гневался на своих бессердечных родственников; он также начал сочинять большую поэму о пагубности вина, которая, он надеялся, будет записана где-нибудь в гавани и дойдет до халифа, так что его праведные мысли на сей счет сделаются халифу известны; но когда он принялся воспевать воду с лимонным соком как вещь лучшую, нежели вино, дело перестало спориться. Но ни разу, когда в свой трудный час начинал он выкрикивать проклятия корабельным начальникам, его не коснулся бич; и это казалось Орму верным знаком того, что Халид тут долго не задержится.

Однажды утром в одной из восточных гаваней, куда корабль вместе с другими вернулся после тяжелой погони за морскими разбойниками из Африки, на борт вошли четыре человека, едва завидев которых, Халид обезумел от радости и даже не слышал, о чем его; спрашивал Орм. Один из них был писцом в высоком головном уборе и плаще до пят; он передал капитану какое-то послание, которое тот сперва приложил ко лбу, а потом стал благоговейно читать; другой человек был, видимо, родственником Халида, ибо едва того освободили от кандалов, оба кинулись друг другу в объятья принялись плакать и целоваться и говорить, перебивая друг друга. Двое других были прислужники, несшие одежду и корзину; они облачили Халида в дорогое одеяние и предложили ему еду. Орм окликнул товарища, чтобы напомнить о данном слове; но Халид уже выговаривал родственнику, что тот забыл взять с собой цирюльника, и ничего не слышал. Потом Халид сошел на берег, а капитан и все корабельщики почтительно проводили его; он надменно кивнул, словно никого не видя, и скрылся под руку со своим родственником.

Орма это весьма опечалило; ибо Халид был ему приятным собеседником, а теперь могло случиться так, что, став свободным, он сделается важным и не вспомнит о своем обещании. К Орму посадили другого человека, толстого купца, уличенного в подмене весов; он быстро уставал и не слишком годился для работы на галерах, и ему случалось отведать бича, и тогда он принимался причитать и смиренно бормотать себе под нос. Орму было от него мало радости, и это время на корабле показалось ему самым тягостным. Он надеялся на Халида и Саламана, но с каждым днем все меньше и меньше.

Но в Кадисе настал их счастливый день. Некий сановник взошел на борт с вооруженным отрядом, и все норманны были освобождены из оков; они получили одежду и обувь и были отведены на другой корабль, что направлялся против течения, но без кандалов и бича и со сменой; впервые за долгое время они могли сидеть все вместе и беспрепятственно разговаривать. Они пробыли в рабстве на галере два года и большую часть третьего; и Токе, который теперь все больше пел и смеялся, сказал, что хотя и не знает, что их ждет, но знает одно: теперь самое время напиться как следует. Но Орм отвечал, что не видит для этого причин; и худо будет, если дело дойдет до бесчинства, а такое случалось, если он припоминает, после утоления Токе своей жажды. Токе согласился подождать, но сказал, что ожидание будет тяжким. Все хотели знать, что же их ждет, и Орм рассказал тогда, что говорил с Халидом об иудее. Все похвалили иудея и самого Орма, который хоть и был самым младшим, но теперь был наречен их хёвдингом.

Орм спросил у сановника, что с ними собираются делать и знает ли он иудея Саламана; тот ответил, что ему велено доставить их всех в Кордову, а иудея он не знает.

Они приблизились к городу халифа, который простирался по обе стороны реки, со своими сбившимися в кучу домишками, с белыми дворцами, с пальмами и башнями. Норманны поразились его размерам и красоте, которой не могли себе и вообразить; а богатство города показалось им столь велико, что хватило бы на поживу всем мореходам Датской державы.

Пока викингов вели через город, они с любопытством разглядывали уличную толпу и жалели, что мало встречалось женщин и что немногих из них можно разглядеть, потому что все они закутаны в покрывала и кисею.

— Много же надо теперь, — сказал Токе, — чтобы ни одна из них не показалась мне красивой, когда бы с ней потолковать; потому что три года мы видели их и ни к одной не могли подойти близко.

— Если нам вернут свободу, — сказал Эгмунд, — мы сможем обзавестись женщинами и тут, как везде; ибо их мужчины, похоже, ничего против не имеют.