Рыжий ослик или Превращения: книга о новой жизни, которую никогда не поздно начать

Норбеков Мирзакарим Санакулович

Весенняя пустыня, конечно, далеко не та чёрная яма, в которую ослик Шухлик проваливался ночами во дворе Маймуна-Таловчи. Однако и здесь было очень одиноко и безрадостно. Лисы где-то празднуют освобождение.

Тулки нашёл свою любимую Кореи. А Шухлик, кроме столба, никого не нашёл. Так они и проспали вместе до рассвета. Столб мерно гудел, а ослик временами то ли икал, то ли всхлипывал.

Солнце взошло никак не хуже вчерашнего. Кому-то оно могло показаться даже лучше. Например, ослик, открыв глаза, радостно вскрикнул, чего с ним давно не бывало.

Совсем неподалёку паслось стадо серо-жёлтых носатых антилоп-сайгаков. Шухлик, приветственно иакая, бросился к ним, как к близким родственникам.

Но сайгаки не поднимали голов, продолжая щипать траву. Навстречу вышел один, с самым длинным, "удто маленький хобот, и очень морщинистым носом, напоминавшим засохшую дыню. Это был вожак по имени Окуйрук.

— Что за вопли? — строго нацелил он острые кривые рожки. — Мы с вами знакомы?

Ослик опешил, не зная, что отвечать.

— Из-звините. Я т-тут один, — бормотал, заикаясь. — Рас-растерялся.

Окуйрук покрутил носом и ещё сильнее сморщил его — то ли собираясь чихнуть, то ли от глубокого презрения.

— М-мы т-тут тоже од-дни, — передразнил. — Раз терялись, два терялись, три терялись, а потом нашлись.

Только не хватало нам какого-то больного ишака в компанию! Катись от нас подальше, убогий заика, пока рогами не схлопотал!

Ослик Шухлик даже присел от таких речей, и уши у него присели, и даже отдельно — хвост. Поглядел он вслед гордому вожаку сайгаков, на всё их носатое, жующее траву племя, а потом побрёл, как говорится, нога за ногу, куда одна приведёт другую.

Опять разболелась ранка на холке, и похрустывала спина, будто вновь взгромоздили корзины с камнями. Голова кружилась, и солнце казалось теперь тёмным и лохматым, как дикая птица-падалыцик.

"Никому я, видно, не нужен. Даже мама меня такого ненужного вряд ли узнает, — думал ослик. — Да и как вернусь я домой, если бывший хозяин Дурды уже получил за меня велосипед, соловья в клетке и съел, наверное, весь изюм. Сразу отведёт обратно к Маймуну-Та-ловчи! Нет уж, лучше околею здесь одинокий. И высушит ветер мои белые косточки".

Пару раз его преследовали шакалы, и один, самый настырный по имени Чиябури, изловчился укусить за хвост. Но вскоре даже шакалы плюнули на одинокого тощего осла, за которым и охотиться-то скучно.

Коротка весна в пустыне. Быстро увядают тюльпаны и маки. Остаётся сухая трава, саксаул, горькая полынь, кусты верблюжьей колючки да ажурные шары перекати-поля. Каждый скажет, что пустыня от слова "пусто".

А что такое «пусто»? Да это прос-то — ничего! Трудно вообразить «ничего». Хотя можно изловчиться и представить: — это когда ни хорошо, ни плохо, а так себе. То есть именно — ничего.

За время скитаний по пустыне рыжий ослик свыкся со своими болячками, с одиночеством и чувствовал себя, в общем-то, ничего. Или, можно сказать, — пустынно.

Глаза его плохо видели, будто затянутые паутиной. Но чего особенного разглядывать в пустыне, когда уже ничего не ищешь и никого не ждёшь?

Некоторые редкие знакомые при встрече спрашивали: "Как дела? Как самочувствие, приятель?"

Он неизменно кивал головой, отвечая: "Ничего! Спасибо, ничего!" И брёл дальше, возвращаясь на ночь к своему чёрному столбу. Прислонялся к нему боком и засыпал, слушая до рассвета непонятный гул. И просыпаться ему было лень. Не хотелось просыпаться.

Рыжий ослик на всё махнул копытом, как тот рыночный медведь в верёвочном наморднике.

"Ай-йяй, что-то у меня не получилось в этой жизни, — шептал он безучастному столбу. — Да ничего, ещё как-нибудь немного проживу, протяну, как ты провода тянешь".

Это самое «ничего», эта пустота день за днём поглощали рыжего ослика, как волны размывают песчаный берег. Уже мало чего осталось от того Шухлика, который жил с мамой в родном дворе, который освободил лис и вырвался на свободу.

— Пустыня убивает его! — щебетал жаворонок Жур, видевший ослика почти каждый день.

— Несчастный! — стрекотала сорока Загизгон. — Когда я встретила его первый раз, он слова мне не дал вымолвить! А теперь так молчалив! Так молчалив, как рыжий тупой камень!

— Он выглядит даже хуже, чем на дворе у Маймуна Таловчи, — говорил лис Тулки своей любимой Корси. — Больной! Совсем-совсем больной! Бетоб — иначе не скажешь. Вот какое теперь у него имя — Бетоб. И я ума не приложу, что с ним делать!

Весь этот «миш-миш», то есть слухи и молва дошли наконец до старушки черепахи Тошбаки.

— Знаю одно средство, — прошамкала она, не высовываясь из панциря. — Отведу беднягу Бетоба в Багишамал — сад северного ветерка. А там уж будь что будет! Надеюсь, жив ещё славный дайди Диван-биби.

Превращение второе

Сад северного ветерка, или Багишамал

Дорогу в Багишамал найти очень непросто, потому что этот сад скитается по пустыне. Куда дайди Диван-биби, туда и сад Багишамал! Бродят вместе по пустыне. Дайди, в общем-то, и означает «бродяга». А сад всегда за ним поспевает, нога в ногу, вместе со всеми своими деревьями, дорожками и родниками, с павлинами, фазанами и попугаями.

И старушка черепаха Тошбака была родом из этого сада северного ветерка. Но однажды отстала, проспала что ли. И вот уже лет сто, как не видела ни дайди, ни сада. Всё надеялась на случайную встречу. Сказав, что отведёт рыжего ослика в Багишамал, старушка призадумалась: куда идти? В какую сторону? Да и пока они дойдут с её-то прытью, ослик может — говоря грубо, но честно — копыта откинуть. Совсем-совсем Бетоб — больной ослик!

Рассудив так, Тошбака отправила своего давнего соседа фокусника Хамелеона на разведку, чтобы тот выяснил, где в настоящее время расположился сад и как здоровье дайди Диван-биби. Однако фокусник пропал. В пустыне всякое случается. Могли и слопать, несмотря на фокусы.