Рыжий Ястреб
Шрифт:
И вот на мягкой подстилке из войлока рядом с расшитыми чашами и небрежно брошенным поясом лежала белая чайка, беспомощная и неподвижная. Ее глаза-бусинки были замутнены, но сердечко глухо и редко билось в ее груди.
— Вот и все, Ганда, теперь ты улетишь отсюда и станешь вольной. Будешь ли ты вспоминать об этой ночи, хотя бы как о страшном сне, в котором ты, свободная птица, была невольницей и едва не погибла в горах?..
Табасх взял птицу в руки и медленно вышел из грота. Пройдя несколько шагов, он положил птицу на камень и отошел в сторону. Облокотившись на каменную гряду, Табасх заглянул вниз,
Да, уже несколько дней никто не проезжал и не проходил здесь, кроме офирского купца с целым отрядом охраны. Хитрый купец решил пройти малохоженой тропой в надежде избежать грабежа. Если ему это удастся, если купец выберется в Замору живым, он будет очень удивлен, заглянув в сумки, которые берег в пути пуще глаза. Табасх не удержался от съедавшего его желания хоть чем-нибудь насолить упитанному настороженному бородачу. Вряд ли плоские камешки, куски глины и мелкие осколки щебня покажутся купцу достойной заменой слиткам золота.
Само же золото Табасх скинул в пропасть, оставив лишь слиток размером с кошачью голову. Его он бросил на дно горного родника. И пусть повезет тому, кто его найдет.
За его спиной послышался хлопок.
Табасх обернулся. Крупная белая чайка стояла на камне, с удивлением глядя на него.
— Как ты себя чувствуешь, Ганда? — поинтересовался Табасх с грустной улыбкой.
Чайка гаркнула, взлетела и унеслась прочь. Не один день пути предстоит ей, прежде чем она достигнет берегов моря Вилайет. И никогда больше в ее птичью головку не придет мысль о том, что она когда-то действительно была соблазнительной девушкой.
Оставшись один, Табасх совсем загрустил. Четыре года скитаний сделали его привычным к одиночеству. И встречи с людьми только выбивали его из колеи. Он приносил людям несчастья, да и ему самому люди доставляли только лишние проблемы. Но он так хотел стать одним из них. Он мечтал в один прекрасный день выйти к людям, и чтобы никто не заподозрил в нем того, кем он был на самом деле. Он хотел исходить вдоль и поперек землю, завести друзей и сразиться с врагами, благо в последних недостатка не бывает никогда. Стоит лишь пройти поперек многолюдного места и наступить на ногу подвыпившему мужлану, и нескучное времяпрепровождение обеспечено. Он хотел бы любить красивых женщин, таких, как Ганда.
Но пока он все еще тот, кем рожден, а значит, ему надлежит прятаться от людей и искать путь к избавлению. Путь этот он знал, и не зря пришел в Серое ущелье Кофских гор. Пока он жив и помнит о том, кто он такой, у него есть надежда на лучшее. А без такой надежды нет смысла жить никому, человек ты или нелюдь.
Проводив взглядом чайку, с криком исчезнувшую в ночном небе, Табасх уже хотел вернуться к костру, но отдаленный стук копыт задержал его у каменной гряды. Когда звук приблизился настолько, что Табасх смог различить, сколько именно лошадей бредет по тропе, он решил остаться и подождать, посмотреть, как маленький отряд проедет мимо.
Темнота была уже почти полной, но зоркие глаза Табасха различили и знатного воина, возглавляющего отряд, и солдат, замыкающих процессию. И девушку с волнистыми и очень густыми волосами, которые она убрала с лица, перевязав их лентой. Ему показалась, что девушка еще очень юна и очень красива. А уж если что он и смог сказать определенно, так это то, что двое солдат, один из которых был довольно молод и подвижен, а второй, пожилой, крайне нетороплив, просто источали вокруг себя какое-то черное напряжение. Табасх почувствовал такие знакомые ему по прежним встречам с людьми волны необузданной алчности и похоти, злобы и зависти. И тревога шевельнулась в его душе. Он не хотел, чтобы рядом с его тихим горным пристанищем развернулась какая-нибудь трагедия. На сегодня ему уже хватило и Ганды.
Вспомнив о ней, Табасх совсем опечалился. Если уж на то пошло, не худо было бы и спросить девушку, что ей больше по нраву: умереть человеком или окончить дни чайкой.
Что ж, теперь поздно было сожалеть об этом. Табасх еще раз взглянул на то, как, повинуясь приказу командира, солдаты начинают разбивать лагерь на ночь, и медленно побрел обратно в грот.
Отказавшись от еды и от вина, Карела уединилась и теперь молча лежала в своей палатке. Полог был чуть приоткрыт, и она хорошо видела Эльриса, сидящего у костра. Ни словом не перемолвилась она с ним. Во-первых, потому что он снова попытался подать ей руку, когда она слезала с лошади, и, во-вторых, потому, что спросил, не желает ли она оставить на ночь в палатке зажженный светильник. Он вообразил, видите ли, что ей страшно! Подумать только, что за мысли посещают его благородную голову! Правду сказал Бриан, индюк — он и есть индюк!
А между тем, Кареле было страшновато. Или нет, скорее неспокойно. Уж больно непохожи были слова Бриана на пустую нудную болтовню. Бриан был известен в гарнизоне Клоруса и своей редкостной жадностью, и охотой до женщин. И ни в первом, ни во втором не знал удержу. Оставалось только удивляться, почему он до сих пор был в наемниках, а не разбойничал на большой дороге. Самое ему место там. Неизвестно, задумал ли он дурное, но опасаться его, конечно, следовало.
А посему Карела лежала под своим плащом, вынув кинжал из ножен и положив его рядом по правую руку. Ей не хотелось, чтобы что-нибудь застало ее врасплох.
Она любила своего отца, но никак не могла ни понять, ни простить ему его последней воли. Ну что ей делать в Шадизаре, в компании с престарелой теткой?
Она всегда мнила себя вольной и решительной. Она считала, что готова к тому, чтобы взять в собственные руки свою судьбу. Ну и что, если она женщина? Ну и что с того, что молода? Велика ли беда в том, что мускулы, хоть и крепкие, слабее, чем у Эльриса и Бриана? Кроме грубой силы есть у Карелы многое другое. А если чего нет — наживем! Так думала Карела.
Пусть кто-нибудь попробует остановить ее, если ей чего-нибудь захочется! Она взрослела с открытыми глазами и представляла, из чего состоит мир, окружавший ее. Карела быстро поняла, что нигде ни в грош не ставилась человеческая жизнь, которую отдавали и брали в обмен за минутные удовольствия или за подлинные, а то и за мифические богатства.
Здесь невозможно было отыскать хоть что-нибудь, чему стоило бы отдаться, забыв себя. Мало что значили слова о любви, привязанности, преданности и чести. Возможно, такие вещи и существовали, но на глаза Кареле они пока не попадались. И она уже твердо знала, что мир переделке не подлежит.