Ржевская мясорубка
Шрифт:
Это странно звучит, но за четыре месяца учебы никто из нас ни разу не выстрелил из миномета, а ведь мы числились в минометном батальоне. Вероятно, предполагали сделать это напоследок, но и напоследок не вышло.
Дополнительно отвели еще один день на стрельбы. После стрельб и произошло чепэ. Возвращались мы со стрельбища измученные, голодные, продрогшие, почти целый день провели на жутком морозе, одна дорога туда-обратно — четыре километра. Лейтенант шел впереди взвода: крепкий, краснощекий, с высоко поднятой головой.
— Какой мужик! С таким не пропадешь!
Душа лейтенанта была сверх меры переполнена тщеславием, которое буквально источалось из него; он старался стать первым во всем — понятно, за наш счет. Сейчас Артур был доволен — собой и нами: взвод стрелял отлично. Когда вышли на главную улицу, скомандовал мне:
— За-а-певай!
Я начал с его любимой песни, взвод дружно подхватил, — в общем, спели от души. Следом, как всегда, еще две песни, одну — о «мудром, родном и любимом», другую — об артиллеристах, которым «Сталин дал приказ».
Устали, затихли, горло у меня охрипло. Лейтенант же только разошелся:
— За-а-певай!
Взвод не отозвался. Артур разозлился.
— Газы! — прозвучала команда, что означало: достать противогазы и натянуть маски.
Подчинились. И вдруг:
— Бегом, марш! За мной!
Попробуй бежать в плотно надетой ледяной резиновой маске! Тут и произошел скандал. Примерно полвзвода побежало за командиром, остальные: казаки, я, Юрка, Женечка и еще несколько курсантов — не тронулись с места — в тот момент наши чувства совпали.
Постояли, покурили. Казаки материли «эстонского жидовина» на чем свет стоит. Медленным шагом двинулись в училище, Шурка впереди.
Когда мы добрались до училища, возле ворот увидели лейтенанта — он поджидал нас, нервно поглядывая на часы. Выстроил по команде смирно и, наговорив гадостей, скомандовал:
— По плацу! Три круга! Бегом, марш!
Подчинились. Но, завершив второй круг, высунули языки, а журчание в животе тоскливо возвещало, что остальные тем временем заканчивают обед. После третьего круга никто уже не думал о еде, всех мутило и тошнило — лишь бы добраться до казармы и свалиться на койку.
Обстановка во взводе накалялась. Пошли втихую разговорчики:
— С таким гадом на фронт?..
— Прикончить его в первом же бою!..
Дважды в месяц с разрешения командира батальона после ужина я шел в клуб на репетицию хора: мы готовили большую программу к Первому мая. И вот в клубе в одну из суббот нам показали документальный фильм «Разгром немцев под Москвой».
Сделана была лента мастерски. Первый раз я увидел противника в лицо. Это были пленные немцы. Целые толпы пленных! Кадры выхватывали отдельные лица и фигуры обессиленных людей. Некоторые поверх шинелей были закутаны в платки,
Новые кадры: горы брошенной техники! Обледеневшие танки, цистерны, грузовики и фуры, орудия — и все это в снегу, сугробах. Было понятно, что их командование не подготовило для армии морозоустойчивое горючее, зимнюю одежду. Рассчитывали-то на блицкриг, справиться до зимы с Красной Армией. Не вышло! Кто-то из курсантов бросил:
— Показать бы Гитлеру эту хронику! Пусть увидит, как драпают его доблестные арийцы!
После войны стало известно, что Гитлеру фильм показали. Можно представить, какие чувства испытывали фюрер и его генералы!
Ночью в казарме обсуждали увиденное. Пошли анекдоты о Гитлере. Запомнился один:
— Абрам, что бы ты пожелал Гитлеру?
— А чтоб он стал электрической лампочкой! Днем будет висеть, а ночью — еще и гореть.
Казарма взорвалась хохотом.
Библиотеку можно было посещать только раз в две недели. В свой следующий визит я не вернул книгу, извинился перед Зиной: дал прочесть товарищам. В третий раз мы пришли с Юркой. Я вернул «Три цвета времени» Виноградова и попросил Лермонтова. Юрку интересовали пьесы Горького:
— Счастливые москвичи — в столице повсюду ставят его пьесы. А Челябинск — провинция! У нас больше любят Островского.
— Пьес Горького я не видел ни одной, — успокоил я Юрку. — И не очень-то стремлюсь их увидеть.
Зина рассмеялась:
— О, мальчики, вижу, у вас шарики крутятся, с книгой особые отношения.
Когда вышли, Юрка сказал насмешливо:
— Ты, брат, завоевал сердце старшего сержанта. Как она на тебя глядела! Как на икону! Считай, тебе повезло — такой самородок затерялся в Сибири.
— Ну да-а… тебе показалось, — промямлил я.
— Тебе понравился Виноградов? — спросил Юрка.
— Очень.
— Ты понял, почему «Три цвета времени»?
— Белый цвет — цвет французских королей и аристократов, — это мы проходили еще в детстве, читая «Трех мушкетеров». Красный, ясно, — цвет крови, символ кровавой революции. А черный…
— Эге, значит, не читал предисловия, там есть объяснение.
— Удар ниже пояса.
— Ладно. Черный цвет — это цвет духовенства, Стендаль не очень почитал религию.
— Устроил ты мне экзамен и, уж конечно, влепил двойку.
— Что ты, все мы желторотые! Не случись войны, наверно, остались бы такими надолго. Ты когда-нибудь читал Библию?
— Не читал и в глаза не видел.
— Жаль, вселенского масштаба книга. Серьезное чтение. Я, правда, не прочел и половины, но кое-что понял.
— Расскажи!
Ответа не последовало.
— Юрка, ты верующий?
— Нет, это не по мне. Но еще никто не подверг сомнению библейские заповеди: не убий, не укради, люби ближнего, как самого себя, не делай зла.