С Антарктидой — только на Вы

Карпий Василий

Сколько раз на Севере, на Дальнем Востоке, над пустынями, над тайгой, в Арктике, а теперь и в Антарктиде я мысленно благодарил вас, старых и молодых, счастливых и не очень, веселых и занудливых, молчаливых и разговорчивых, — всех, таких разных, но вот сумевших же собраться вместе и сделать это чудо — Ил-14. Мне кажется, что это очень русский самолет и родиться он мог только в нашем родном конструкторском бюро. Волей или неволей, но все, начиная с генерального конструктора Сергея Владимировича Ильюшина и кончая каким-нибудь юным слесарем, пришедшим из ПТУ, отдали лучшее, что есть в них самих, этому Ил-14 и сотням его собратьев. Вот он и получился, как крепкий русский мужичок — простоват с виду (но это обаятельная

простота), терпеливый, умеющий прощать, способный работать в любых условиях, неприхотливый, в общем, родной до боли... Это наш уютный дом. В нем все — домашнее.

Неторопливые мои мысли «разворачиваются» так же неспешно, как пейзаж под крылом самолета.

В кабину заходит Миньков:

— Командир, теперь твоя очередь отдыхать.

Они меняются с Костыревым местами. Миньков пару минут словно вживается в машину, в картину, расстилающуюся перед нами, и берет управление на себя:

— Иди, Женя, разомнись немного.

Снимаю руки со штурвала, ноги с педалей и только теперь ощущаю, что устал, что затекла спина и побаливает шея. Выхожу в грузовую кабину. Чашка кофе, бутерброд — и на белый свет начинаешь смотреть веселее. Впрочем, и сам мир под нами становится лучше, праздничнее. Остались позади такие «гнилые» места, как Западный шельфовый ледник. Очень тусклое, нерадостное место.

Светлое время, которое на этих широтах движется со скоростью более 300 км/и, обгоняет нас, и на аэродром «Молодежной» мы приходим в последние минуты светового дня. Нас встречает начальник строящейся станции Николай Александрович Корнилов. Короткие переговоры, вкусный ужин, и мы идем осваивать отведенное нам жилище. Это только что выстроенный дом на сваях, который еще не успели отделать. Поэтому окна хозяева забили фанерой, протянули временную проводку, поставили несколько масляных радиаторов, в общем, мы устроились со всем возможным в здешних условиях комфортом.

Поднялись рано. Ночь над «Молодежной» стояла тихая, ясная. Но покой — не надолго. В «Мирный» мы должны вернуться засветло, но, чтобы так вышло, нам предстоит «наковырять» из льда топливо и масло, заправить ими Ил-14, загрузить, подготовить к вылету.

В «Мирном» эту работу делаем «артелью», здесь же должны рассчитывать лишь на собственные силы: зимовочный состав «Молодежной» — всего несколько человек, у которых своих забот хватает. Спасибо и на том, что смогли аэродром подготовить к нашему прилету. Одеваемся, разбираем инструменты, идем на склад ГСМ, который так же, как и в «Мирном», расположен на берегу океана. И так же тяжела работа — роем траншеи, бьем шурфы, накидываем трос на бочку, выволакиваем на свет божий (впрочем, какой, к лешему, свет — тьма кругом), втаскиваем на сани, ставим торцом. Вес каждой — двести пятьдесят килограммов. Основная сложность состоит в том, чтобы найти общий язык с трактористом. Когда на бочку накинута петля, он должен по твоей команде очень осторожно выбрать «слабину» троса. При этом приходится страховать его руками, держа емкость чуть ли не в объятиях. Резкий рывок — и трос может лопнуть, как стальная тетива, или соскользнуть с бочки, и тогда беды не избежать.

Емкость основных баков — три с половиной тысячи литров, такая же — у трех дополнительных. Итого — семь тысяч литров. Бочки при заправке заполняются с недоливом, ведь при пересечении тропиков

топливо от нагревания расширяется. Взять весь бензин из них мы тоже не можем — остается донный осадок, поскольку в него за время хранения выпадают тяжелые фракции, скапливается конденсат. Отнимаем, складываем, делим, умножаем... Нет, никак не обойдешься меньше, чем пятьюдесятью бочками на одну заправку Ил-14.

Нудная, тяжелая и опасная работа — каждая бочка со своим стервозным характером, так и норовит то прижать тебя к стенке траншеи, то ноги отдавить, то из петли выскользнуть...

В конце концов, просыпается азарт: «Кто кого: они — нас или мы — их?!» И уже не замечаешь ни мороза, ни того, что белье хоть выжимай от пота, ни промокших брезентовых рукавиц, в которых стынут руки, ни ветра, что, усиливаясь, приходит на подмогу «противнику».

Почти четыре часа битвы за бензин Б-95 и — ура! — мы победили. Победно шествуем вслед за санями к Ил-14 к уставленным вокруг него черным круглым тушам бочек — нашим трофеям.

В «Молодежной» топливозаправщика нет, отсутствуют также электрические, автоматические и т.д. бензонасосы. В наличии лишь старенький ручной насос — «альвейер», которым пользовались еще наши «старики», открывая эру Полярной авиации на маленьких Ш-2, У-2, Р-5... Емкость баков у них была небольшая, а тут — семь тысяч литров.

— Ну что, кто первый сегодня лезет на крыло, ты или я?
– спрашивает меня Серегин.

Так уж повелось в экипаже, что при таких заправках, как сегодня, бортмеханики работают свое дело внизу, бортрадист им помогает, а кто-то из нас — я или штурман — натягивает всю, что есть, теплую одежду, прихватывает спальный мешок и отправляется на плоскость.

— Тебе сегодня нельзя, — говорю я. — Тебя в рейсе подменить некому, а у меня есть дублер — Миньков.

— Да, да, — серьезно кивает головой Серегин, — ты же можешь засадить его в свое кресло второго пилота до «Мирного», а сам спокойно спать. Тем более, что в этом деле ты — чемпион...

— Ладно вам болтать, — улыбается Межевых, — давай, Жан, бери мешок, я тебе помогу на крыле устроиться.

Жан, мое новое «подпольное» прозвище. Местные остряки так среагировали на выросшую за зимовку большую окладистую бороду и берет, который я надеваю в полетах: «Ну чем не кэптэн Жан?!» Расстилаю на крыле спальный мешок, с трудом втискиваюсь в него, застегиваюсь. Межевых переворачивает меня, как тюк, на живот, сует в руки «пистолет» шланга, открывает крышку лючка с надписью «Заливная горловина», снимает с нее резиновую крышку, отворачивает болт барашек, — поле деятельности для меня готово. К металлу крыла лучше не прикасаться. Вымороженный за ночь, он словно ведет на тебя охоту — любое касание, и с куском кожи можешь распрощаться.

— Готов? — кричит снизу Межевых.

— Готов!

Слышатся характерные «вдох-выдох» насоса, и первые сотни граммов бензина льются в бак. Поскольку на крыле лежать предстоит долго, от нечего делать, начинаю считать: емкость порции, которую выдает «альвейер» — двести пятьдесят — триста граммов, стакан. Четыре движения ручки насоса «туда-назад» — литр топлива в баке. Семь тысяч литров умножаем на четыре — двадцать восемь тысяч «качков» предстоит сделать моим товарищам, пока зальем машину под самые пробки. Да, что я считаю, будто в первый раз лежу на плоскости. Четыре часа, в лучшем случае, торчать мне здесь, периодически тыча «пистолетом» в горловины баков номер два и четыре.

Ветер усиливается, значит, близится ночь. Поглубже зарываюсь в свое стеганное цигейкой и обшитое брезентом убежище, прячу лицо, но это помогает мало — холодом тянет снизу, от крыла, мороз лезет в малейшую щель, смерзаются ресницы. «Вдох-выдох», «вдох-выдох»... Небо на востоке бледнеет, из темноты выступают трактор, сани, бочки с топливом и маслом. Мир подо мной живет своей жизнью: вот подвезли взрывчатку, вот подъехали Корнилов с Миньковым и что-то горячо обсуждают. Веня Жилкинский откатывает опустевшую емкость... «Как медленно, — думаю я, — как трудно здесь в Антарктиде достается любая, малейшая победа человека — построенный дом, установленная антенна, совершенный полет... Сколько же терпения и упорства нужно от каждого из нас, чтобы человечество хоть на шаг продвинулось в своем движении вперед в изучении мира». От этих мыслей становится даже чуточку теплее.