С человеком на борту
Шрифт:
Точно в назначенное время — минута в минуту — к киоску подошёл коренастый седой человек, уважительно, но с достоинством поздоровался с собравшимися и доложил Королеву, что, мол, машина и экипаж готовы, погода не препятствует, разрешение у диспетчера получено, словом, можно лететь. Это был Павел Емельянович Тимашев, старый, опытный лётчик (из тех, кого принято называть «авиационными волками»), человек сложной, переменчивой судьбы. До войны он был пилотом гражданского воздушного флота, в годы войны воевал в авиации дальнего действия, где дослужился до должности командира авиадивизии и звания генерал-майора авиации. Потом возглавлял лётно-испытательную станцию на большом авиационном заводе.
— Ну что, кажется, все в сборе? — полувопросил-полуконстатировал Королев и, не услышав возражений, резюмировал: — Пошли.
И вся компания, вытянувшись цепочкой, направилась к самолёту. Забравшись в него, все быстро устроились поудобнее в креслах пассажирского «Ил-четырнадцатого» с нескрываемым намерением «добрать» часика два-три, и я сразу после взлёта почувствовал себя уже как бы на пороге космодрома. Восход солнца встретили в воздухе…
Вот так — предельно буднично — улетали на космодром люди, которых впоследствии назвали пионерами космонавтики… Впрочем, и после того как их так назвали, они не стали обставлять каждый свой шаг какими-нибудь многозначительными ритуалами. И на космодром по-прежнему вылетали, собравшись для этого среди ночи у газетного киоска Внуковского аэропорта, благо никто из слонявшихся вокруг людей ни по именам, ни тем более в лицо их не знал…
Своё собственное прибытие на космодром я ознаменовал тем, что нарушил этикет.
Наверное, я в несколько большей степени, чем следовало, проникся демократической непарадностью всей обстановки нашего вылета. Во всяком случае, к тому времени, когда наш самолёт прошёл над перламутровыми водами Аральского моря (где эти воды сейчас?) и начал снижаться к жёлтому в белых снежных прожилках песку Кызыл-Кумов, у меня и в мыслях не было ничего, каким-либо образом относящегося к проблемам ритуала. А посему, когда самолёт приземлился на «девятой площадке» (так именовался аэродром вблизи посёлка Тюра-Там) и зарулил на стоянку, я, недолго думая, как сидел в одном из расположенных вблизи двери кресел пассажирского салона, так и вылез первым на поданный трап.
Впрочем, слово «вылез» в данном случае неточно описывает ситуацию. Я не просто вылез — я нарушил протокол!
Оказалось, что прилёт нашего самолёта на место назначения был обставлен куда более торжественно, чем вылет из Москвы.
На расстоянии полутора десятков метров от трапа плотной группой стояли встречающие: работники космодрома, сотрудники королёвского КБ и других космических «фирм» — всего человек двадцать пять — тридцать. Столь парадная встреча, естественно, предполагала и соответствующий — в порядке старшинства — выход прилетающих. Места для штатского демократизма тут явно не оставалось.
На свою беду, спросонья — в самолёте-то я в основном дремал — я оценил положение вещей не в проёме двери (откуда мог бы оперативно ретироваться назад, в салон), а только на площадке трапа. Пути назад не было. Оставалось одно: с деланно индифферентным видом бочком проскользнуть по трапу вниз и, едва ступив на землю аэродрома, незамедлительно податься в сторонку. Так я и поступил…
А дальше все пошло как положено: из самолётной двери показался Королев, за ним — Келдыш и другие руководители космической программы, встречающие
И вот несколько легковых автомашин одна за другой идут на полной скорости по узкой бетонной дороге. Кругом пологие, плавно очерченные возвышенности и впадины пустынной жёлтой степи. Ещё один спуск… Небольшой поворот… Снова подъем, и сосед по машине толкает меня локтем в бок:
— Смотри. Вот он, космодром. Космодром!..
Я смотрю на него, как говорится, в оба глаза. Но ничего фантастического, марсианского что-то не обнаруживаю. Сосед по машине, видимо читая мои мысли, подтверждает:
— Да, для кино это, конечно, не товар.
Перед нами разбросано несколько трех — и четырехэтажных кирпичных домов довольно стандартного вида, несколько длинных одноэтажных построек барачного типа, пять-шесть финских домиков и единственное крупное здание — возвышающаяся надо всем этим посёлком огромная, массивная коробка монтажно-испытательного корпуса (МИКа), кажущаяся тут, среди окружающей её мелкоты, ещё более огромной. Так, наверное, смотрелись когда-то величественные готические храмы среди приземистых жилых домов средневековых городов.
А кругом степь. Пустая рыжая степь до самого горизонта.
В общем, ничего марсианского… Марсианское ещё ждало меня.
Впрочем, и в МИКе, куда меня с утра привёл Королев, тоже было на что посмотреть.
Мы привыкли представлять себе ракету в вертикальном положении, с носом, нацеленным в зенит — туда, куда она устремится в минуту пуска. А в МИКе ракета лежала. Лежала, растянувшись во всю свою многометровую, чуть было снова не сказал «высоту», хотя в данном случае это правильней было бы назвать длиной. Её тело покоилось на специальном устройстве, так называемом установщике, представлявшем собой комбинацию сильно растянутой железнодорожной платформы с подъёмным краном, способным поворачиваться в вертикальной плоскости. Рельсы, на которых стояли тележки установщика, уходили под широкие ангарные ворота корпуса, а дальше тянулись несколько километров по степи — к стартовой позиции.
Я уже говорил, что любой предмет, по природе своей предназначенный для существования на вольном воздухе, в помещении кажется большим по размерам, чем он есть на самом деле. Но трехступенчатая ракета-носитель с пристыкованным к ней космическим кораблём не только казалась, но и в действительности отличалась размерами весьма внушительными.
Какая же силища нужна, чтобы поднять эту штуку в воздух, вывести за пределы атмосферы да ещё притом разогнать до умопомрачительных космических скоростей, — такая мысль не могла не прийти в голову.
И чтобы увидеть источники этой силищи, не было нужды далеко ходить: на торце лежащей ракеты из зеркально сверкающих круглых титановых днищ пяти блоков первой и второй ступени торчало двадцать раструбов — камер мощных ракетных двигателей РД-107 и РД-108, созданных в конструкторском коллективе академика В.П. Глушко. Рядом с ними раструбы рулевых двигателей, расположенных на периферии каждого блока, казались миниатюрными. И все это выглядело чрезвычайно красочно: полированно-серебристые днища блоков, золотистый металл раструбов двигателей, ярко-красные предохранительные заглушки…