С человеком на борту
Шрифт:
Надо сказать, что и другие космонавты, пришедшие в отряд с лётной работы, если и не продвинулись в этой области так далеко, как Титов, то, во всяком случае, использовали всякую возможность для поддержания своей лётной квалификации.
Для каждого из них была составлена индивидуальная программа, к каждому прикреплён опытный лётчик-инструктор. Это дало — и продолжает давать — свои результаты, с моей точки зрения, очень важные: благодаря таким систематическим полётам лётчики, став космонавтами, остаются лётчиками. А значит, продолжают обогащаться всем тем, что неизбежно привносит эта профессия в характер, жизненную хватку, самостоятельность суждений и решений, чувство личной ответственности, —
…Особенно настойчивые, недоуменные вопросы задавались самыми разными — по возрасту, образованию, профессии — людьми после того, как в тот несчастливый мартовский день шестьдесят восьмого года Гагарин и его инструктор, лётчик-испытатель первого класса, Герой Советского Союза В.С. Серегин, погибли при выполнении учебно-тренировочного полёта.
«Зачем было давать ему летать? — говорили люди. — Зачем?! Что, других для этого не хватало? Его надо было сохранять, беречь, каждую пылинку с пего сдувать! Первый в мире космонавт — другого такого не было и не будет!..»
Гибель Гагарина люди, даже знавшие его только издалека, а тем более те, кто был с ним близко знаком, восприняли чрезвычайно эмоционально, восприняли как большое личное горе. Примириться со случившимся было бесконечно трудно.
По странному совпадению, он погиб в том же возрасте — тридцати четырех лет от роду, — в котором погибли несколько выдающихся лётчиков: Чкалов, Бахчиванджи, Станкевич, Гринчик… Но тут ничего не скажешь, совпадение и есть совпадение. Так или иначе, ни Гагарина, ни Серегина, да и никого из погибших не вернёшь!..
Но во всех случаях лётчик должен оставаться лётчиком. Причём должен не только в интересах шлифовки характера, о чем я уже говорил, но и в целях гораздо более узкопрактических: если он готовится к новым космическим полётам, каждый из которых, естественно, сложнее предыдущих по всем статьям, в том числе и по требованиям к управлению космическим кораблём, если он готовится к этому, то стоит ли отказываться от такого надёжного способа поддержания себя в должной форме, как пилотирование обычных атмосферных летательных аппаратов. В общем, точно" сказал поэт Михаил Матусовский: «Земля не может не вращаться, пилот не может не летать!»
Кстати, к такому же выводу пришли, по-видимому, и американские космонавты. Известно, например, что первый человек, нога которого ступила на поверхность Луны, командир космического корабля «Аполлон-11» Нейл Армстронг, уделял и продолжал уделять после своего космического полёта много времени не только самолётному, но и планёрному спорту.
И совсем уж невозможной представляется мне участь, на которую хотели бы обречь Гагарина иные его доброжелатели: заставить человека всю свою жизнь просидеть в президиумах разных торжественных и не очень торжественных заседаний! Посадить в целях обеспечения «сохранности» под стеклянный колпак. Участь нелёгкая, наверное, для каждого, но особенно неприемлемая для человека энергичного, творческого, инициативного, такого, каким был Гагарин. Очень чётко выразил свои ощущения по поводу подобного рода деятельности Константин Петрович Феоктистов: «Единственное, что мне мешает, — приглашения на всевозможные торжества и юбилеи… Что-то вроде свадебного генерала. Я всегда отказываюсь. Потому что действительно нет времени и потому что мне неинтересно. Очень стараюсь отказываться вежливо, но всегда чувствую: считают, что зазнался. Или надо работать, или заниматься представительством… Наверное, представительство тоже работа, но у меня другая специальность…»
Видите, даже совмещение занятий своим основным делом с «представительством» мешает космонавту. Что же тогда сказал бы он, обречённый жить одним лишь представительством! Мне могут возразить, что Феоктистов — не просто космонавт, а конструктор, учёный, один из инициаторов и первых разработчиков идеи полёта человека в космос и в этом качестве вроде бы действительно не должен испытывать особого тяготения к функциям «свадебного генерала». Что ж, наверное, подобное замечание было бы справедливо. Но ведь и у Гагарина — пусть не учёного и не конструктора — хватало нужных и интересных дел, так сказать, по прямой специальности. Свой пост первого заместителя начальника Центра подготовки космонавтов он занимал, по общему признанию, отнюдь не номинально. Работал интенсивно и усидчиво. Н.Ф. Кузнецов, занимавший в течение ряда лет пост начальника ЦПК, впоследствии писал, что Гагарин успешно справлялся и с совсем новыми для себя, неизбежными в административной практике функциями, «имел дело с очень сложными документами и работал с ними очень точно, безукоризненно».
А к чему приводит насильственный отрыв человека от основного дела его жизни, мы видим хотя бы на примере Эдвина Олдрина — второго члена экипажа лунного корабля «Аполлон-11». В своей книге «Возвращение на Землю» он так говорит о том, что с ним произошло после полёта на Луну: «Мы стали какими-то рекламными персонажами, парнями, которые должны посещать те или иные собрания и банкеты… Мы перестали быть космонавтами в техническом смысле слова… Длительный карантин после возвращения о Луны был раем по сравнению с тем, что происходило теперь… Я предпочёл бы снова лететь к Луне, чем исполнять роль знаменитости». Особенно вывела космонавта из равновесия «рекламная поездка по миру — 23 страны за 45 дней».
И трудно не согласиться с В. Песковым и Б. Стрельниковым — авторами чрезвычайно интересного и глубокого очерка «За кулисами славы», по которому я процитировал приведённые отрывки из высказываний Олдрина, — в том, что психическая травма, глубокая депрессия, вскоре постигшая «лунного человека № 2», была вызвана «не космическими явлениями, а вполне земными и хорошо известными перегрузками. Они оказались чрезмерными даже для очень сильного человека».
При всех различиях, существующих между положением «знаменитого человека» в США и у нас, между жизненными воззрениями и движущими стимулами советских и американских космонавтов, при всех этих (и многих других) различиях полностью отмахнуться от горького опыта биографии Эдвина Олдрина — ограничиться тем, что сказать: к нашим условиям это неприменимо, — было бы чересчур просто.
Человек должен делать своё дело в жизни.
Нельзя превращать его — живого, думающего, чувствующего — в музейный экспонат. Только в экспонат.
Кстати, если все-таки проделать эту бесчеловечно жестокую операцию, то по прошествии скольких-то (не берусь назвать, скольких именно) лет воздействие такой превращённой в музейный экспонат личности на других людей пошло бы и в этом противоестественном качестве неизбежно на убыль.
Вряд ли доброжелатели Гагарина хотели такой участи для него.
Нет, при всей трагичности того, что случилось 27 марта 1968 года, вывод «не надо было давать ему летать» из происшедшего не вытекает. Отлучать лётчика Гагарина от авиации было ни с какой стороны невозможно.
А вот ещё один вопрос, который мне не раз приходилось слышать: «Ну а как все-таки сам Гагарин, повлияла на него выпавшая на его долю мировая слава? Изменился он как-то за эти семь лет — от дня полёта в космос до дня гибели — или нет?»
Ответ на этот вопрос, наверное, правильнее начинать с конца: изменился или нет.