С чем вы смешиваете свои краски?
Шрифт:
Первый зал был почти закончен. Пьяных рабочих художники выгнали и развешивали картины уже самостоятельно. Из тех, кто указывал, какие картины и куда вешать, оказывается, был сам Элий Белютин. Навязываться и знакомиться я не пошёл, но постоял в стороне, послушал его речи.
— Думаешь, завтра их ждёт успех? — с сомнением в голосе поинтересовался дядя Вова.
— Завтра их ждёт колоссальный разгром, — с грустью сообщил я.
— Ты знаешь или предполагаешь? — подобрался сразу комитетчик.
— Предполагаю — Хрущёв всех опустит ниже плинтуса.
— А тебя?
— А меня ещё никто не видел, — сумбурно пояснил я, решив закончить с предсказаниями.
Бродил я по экспозиции до двух часов ночи. В коридоре у входа в первый зал на столике стоял телефон. Неожиданно он зазвонил и к аппарату попросили Белютина. Элий Михайлович долго разговаривал с редактором отдела искусств «Известий», перечисляя фамилии и названия работ. Наконец он повесил трубку и, обернувшись к собравшимся художникам, произнёс:
— Друзья! Вас признали. Я обещал вам, что вы будете в Манеже, и вот вы победили, можете больше не волноваться!
Художники загомонили, стали обниматься друг с другом, шутить. Я смотреть на это уже не мог и попросил товарища полковника отвезти меня домой. Времени на сон оставалось не так много. Выставка откроется с девяти утра, а нам нужно прибыть пораньше. Из всей той творческой братии художников всего тринадцать человек получили пропуска, остальные смогут посетить выставку уже после того, как на неё полюбуются члены правительства.
Мы приехали в Манеж мы около восьми часов утра. Наружная охрана провела краткий инструктаж, который я не слушал, если что-то нужно будет отдельно мне сказать, то доведут до сведения. Хотя Алексей нервничал. По лицу это не было заметно, но я отметил, как он то и дело перемещал висящий на ремне фотоаппарат с одного плеча на другое. Дядя Вова был словно кремень. Он оценил белизну моей рубашки, отутюженный пионерский галстук и велел не отходить от него ни на шаг.
Мы прошли дальше, и я отметил некую гулкость помещений. Нижние залы были пустые, никого ещё не было, а праздных зрителей наверняка разогнала охрана. Зато на втором этаже царил ажиотаж. Художники предвкушали небывалое событие и что-то громко обсуждали. Заметив знакомые лица, я их поприветствовал кивком головы и поспешил проверить свой триптих. Чуть поправил софит, чтобы не бликовали краски и в то же время хватало освещения. Решив, что большего сделать не могу, я остался топтаться рядом.
Потом откуда-то появилась Екатерина Алексеевна Фурцева. С Белютиным она обменялась рукопожатием, что-то сказала явно одобрительное. Я не услышал.
— Несильно высовывайся, — придержал меня дядя Вова и, понизив голос, продолжил: — Вон тот высокий, который ходит, улыбается и всех подбадривает, начальник личной охраны Хрущёва.
Ближе к девяти утра подошёл Алексей с сообщением, что члены правительства и сам Хрущёв раздеваются в гардеробе. Снизу послышались голоса и именитые гости отправились смотреть экспозицию.
— Я одним глазочком, одним ушком послушаю, — стал я канючить у дяди Вовы.
— Пионер на фоне партийных руководителей и первого секретаря ЦК ВЛКСМ будет смотреться неплохо, — встал на мою защиту Алексей, в очередной раз перевесив фотоаппарат.
Товарищ полковник не устоял. Подозреваю, что ему самому хотелось сунуть нос в эту всю закулисную правительственную кухню. Мы спустились со второго этажа и отправились в левый зал Манежа, где были представлены монументалисты и куда повели всю делегацию.
Группа сопровождения Хрущёва оказалась приличной. Я мог видеть только их спины, естественно, никого не узнал, разве что Фурцеву трудно было с кем-то спутать. Фотокорреспонденты клацали вспышками камер, чей-то голос вещал о картинах. Охрана в штатском нас хотела было притормозить, но удостоверение Владимира Петровича смело этот барьер. Наконец-то я увидел Хрущёва вживую и трепета от этого факта совсем не испытал.
— А вот так, Никита Сергеевич, советские художники изображают рабочих, — наконец услышал я голос секретаря Союза художников РСФСР Владимира Серова.
Хрущёв с товарищами никак не отреагировал и переместились к следующей картине. Серов удивительным образом оказался впереди и, подняв руку, сообщил:
— Вот так, Никита Сергеевич, наши советские художники изображают счастливых советских матерей.
Это они, оказывается, до «Материнства» Дейнеки добрались. Только почему такая подача и пояснение сюжета работ, как для младшей группы детского сада? Возле следующего полотна с рыбаками Хрущёв припомнил, что-то про уху и как его потчевали. Посмеялись. А дальше вся эта «правительственная тусовка» переместилась в залы с теми самыми экспрессионистами и прочим «неофициальным искусством». Хрущёв практически сразу стал заводиться.
— Что это такое? — гневно поинтересовался он.
— Это «Обнажённая» Фалька, — подсказал кто-то из свиты.
Хрущёв не расслышал, да и не знал, по всей видимости, кто такой Роберт Фальк, и разразился речью по поводу этой «голой Вальки», сравнивая данное творчество с западными художниками и завершил свой экспромт словами:
— У нас покамест такое творчество считается неприличным, у нас милиционер задержит.
Как-то мне стало обидно за «Вальку». На самом деле это довольно известная натурщица — Любовь Попеска. Она позировала Константину Коровину и Валентину Серову. Не тому Серову, что своими губешками шлёпает, придумывая, что ещё Хрущёву сказать, а тому Серову, у которого «Девочка с персиками».
«Обнажённая» — одна из немногих работ Фалька, которая мне нравилась. Фигура практически сложена из плоскостей. Цвета сочные и настолько яркие, что невольно удивляешься тому, как Фальку удалось гармонично объединить эти красные, жёлтые и оранжевые оттенки. Работа в большей степени напоминала этюд, когда художник широко и без прорисовки деталей обозначает основное. Эта самая этюдность картины меня и привлекала.
Возле работ Штеренберга Хрущёв снова притормозил и произнёс, уже не стесняясь и не пытаясь понять современное искусство: