С чем вы смешиваете свои краски?

Соловей Дмитрий

Серову ничего не оставалось, как подтвердить сей факт.

— Разрешите ваш портрет, пока вы оцениваете мою работу? — снова встрял я. — Засекайте время! Тридцать секунд!

Пока никто не опомнился, я цапнул альбом с карандашом и сообщил, что буду чуть сбоку стоять, чтобы не мешать просмотру. Уложился в срок, поставил подпись и, вырвав лист, протянул его Хрущёву.

— Вот как нужно учить рисовать нашу молодёжь! — обрадовался хоть чему-то увлекательному на выставке Хрущёв. — А то расплодили педерастов.

—

Никита Сергеевич, художники в соседних залах в большинстве своём непрофессионалы, — встрял я. — После работы ходят в студию, рисуют. Они не распивают водку по подворотням, не избивают жён, не занимаются криминалом. Разве это плохо, что они в своё свободное время тратят краски на самовыражение? Вы же не требуете смысла от ковра, висящего на стене? Их полотна всего лишь яркие цветовые решения.

— Это чей такой храбрый орёл? — опешил Хрущёв от моего высказывания.

— Это наш, — потянул меня к себе со спины за галстук, как кутёнка, Шелепин.

— То-то я так и подумал, — расплылся в довольной улыбке Хрущёв. — Есть у нашей страны потенциал. Владимир Александрович, — это он Серову, — почему мы такие таланты не выставляем?

— Одиннадцать лет, — кинул на меня злой взгляд Серов и пошлёпал губёнками, не найдя, что ещё добавить.

— А я считаю, что вот такое творчество достойно Союза художников! Правильно, товарищи?

— Правильно, — раздался гул нестройных голосов.

— Товарищ первый секретарь, Александра… как там? — не запомнил моё полное имя Хрущёв.

— Увахин, — подсказал Шелепин.

— Родители кто? — это уже мне вопрос.

— Отец советский дипломат, мама переводчица.

— Принять такого замечательного пионера в Союз художников, — повернул голову Хрущёв к кому-то из чиновников.

— И мастерскую выдать, — воспользовавшись ситуацией, заявил я.

— И мастерскую выдать.

— На проспекте Мира, — решил я наглеть до конца.

— На проспекте Мира, — не задумываясь, синхронно повторил Хрущев и подошёл мне лапку пожать. Алексей в этот момент несколько раз фотоаппаратом щёлкнул.

Далее все удалились. На втором этаже остались стоять оплёванные художники во главе с Белютиным.

— Почему мы педерасты? — тихо недоумевала единственная среди них женщина, подразумевая, что она в эту категорию никак не попадает.

Студийцы, мрачные и растерянные, продолжали топтаться на месте, переговариваться на тему того, когда их арестуют, вышлют из страны и что делать с картинами. Рабичеву я сунул в руку записку с номером своего домашнего телефона и попросил позвонить.

— Выставка продолжается, — поведал всем некий администратор и все двинулись в сторону гардероба. В том числе и мы с комитетчиками.

Моё настроение как-то резко скакнуло вниз. Ощутил себя проституткой. Хрущёва лизнул, няшек себе выпросил, да и известность теперь точно обрету. Хорошо дядя Вове, Алексея за руль посадил, сам на заднее

сиденье со мной сел и мечтательно улыбается. В какие-то его планы я идеально вписался. А хрен тебе!

Поддавшись какому-то сиюминутному порыву, поднял упавший под ноги альбом и отработанным жестом изобразил Хрущёва. И тут же его крест-накрест жирно перечеркнул и поставил внизу дату: «октябрь 1964 года».

С полковника вся его расслабленность мигом слетела. Лист выдрал, покосившись, не увидел ли Алексей, и сунул сложенный вчетверо рисунок в карман. Укоризненно покачал головой, не комментируя. Уже дома попытался что-то спросить, но я ушёл в несознанку. Типа так рука легла, ничего больше не знаю, не ведаю.

— Шурик, как выставка прошла? — добрался до меня отец.

— Она всё ещё идёт, — просветил я. — Хрущёв приезжал смотреть.

— Да ты что? — опешил родитель. — И как он?

— Ругался.

— На тебя?

— Нет, на других художников. Меня похвалил, думаю, в члены Союза художников возьмут.

Маман эти слова ни о чём не говорили. Её больше интересовало, как там Хрущёв? Что говорил, что делал? Когда фотографии будут?

— Наверное завтра, — предположил я и добавил: — В газетах.

Отец хохотнул и отправился в кабинет. Я прикинул, чего больше хочу: перекусить или поспать? Выбрал последнее. Этот день закончился спокойно, никто не звонил, никто не приезжал.

«А наутро она проснулась знаменитой» — это про мою маман. Мы газет много выписывали, так вот «Известия» консьерж лично домой принёс, отобрав корреспонденцию у почтальона.

— Екатерина Фёдоровна, там про вас, — услышал я обрывок разговора из коридора.

Про меня тоже было написано, не на первой странице, а на предпоследней, зато прилагалось много фотографий. Естественно, была и краткая биография, с номером школы и именами родителей. Подозреваю, что этими сведениями корреспондентов снабдил дядя Вова. По этой причине отец превратился в «советского служащего», а мама стала «советской переводчицей». Ни слова про дипломата и про то, что на данный момент маман делопроизводитель в МИДе.

Пользуясь тем, что сегодня воскресенье, родители стали собираться на выставку. Я честно брыкался и не собирался туда идти, заверяя, что мне и предыдущего дня хватило. Но тут к уговорам подключились Романовы. Маман успела их оповестить о таком успехе (своём, естественно, я же её сын). Светочку переодели в летнее платье, в котором она позировала (поверх будет шубка), и мы собрались всей дружной компанией в Манеж.

Вот так и делается реклама. Посмотрел бы Хрущёв всё молча, сказал бы напоследок своё «говно» и никто бы не узнал. А после тех криков да обвинительных статей в газетах москвичи решили, что очень хотят это увидеть. Отец с трудом нашёл место для нашей «Победы», да и потом нам пришлось потолкаться, чтобы приобрести билеты.