С Д. Том 16
Шрифт:
Герб на его груди мерцал. Едва-едва заметно. Почти невидно, но даже так — это разительно отличалось от его обыкновенного мертвого спокойствия.
— Отец? — с надеждой в голосе спросил Чин. Даже зная, что его отец не располагал такой силой, чтобы оставить после себя Наследие, он все равно надеялся, что…
— Скорее прадед, маленький Чин, — ответил голос. — мне так жаль, дитя, что ты остался последним из нашего, некогда, великого племени.
Мальчик склонил голову. Где-то внутри его души дрогнула последняя струна связывающая его с последним островком надежды, где еще он мог обнять отца и мать.
— Что… что ты хочешь от меня, достойный предок.
— Чин… ты последний… а значит, тебе выпала одновременно великая и ужасная судьба.
Мальчик нахмурился.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Слушай меня внимательно Чин. Ибо от того, справишься ли ты с заданием или нет, зависит судьба целого мира. Я верой и правдой служил Первому Императору. Наше племя Волшебного Рассвета научило его как соединить внешнюю и внутреннюю энергии таким образом, чтобы усилить себя до невероятного предела. И когда он выучил Путь Среди Звезд, то стал сильнейшим драконом.
Чин не знал этого… не знал, что племя Волшебного Рассвета обучало магии правителя.
— Но что-то… что-то очень темное и злое ожесточило сердце правителя. И он возненавидел наш род. Меня же он сделал жалким калекой лишь за то, что я осмелился с ним спорить.
А об этом Чин знал. Как и многие другие. О том, что однажды, перед битвой Небес и Земли, глава племени заметил, что во всем происходящем могут быть замешаны иные силы и не стоит рваться в бой под чужими штандартами.
Но правитель обвинил вождя племени в трусости и малодушии и наказал за это жуткими увечьями. Такими, что до конца своих дней тот вождь носил черный балахон, закрывавший тело и лицо, и никогда более не стоял прямо. Так он и умер ужасным горбуном.
— Перед самой смертью, перед тем, как я пал в битве Небес и Земли, мне открылась жуткая правда… я увидел отрока крови Грозового Облака. И на миг мне открылось будущее. Будущее, где падут древние цени, пламя покинет угли, расколятся цепи и наступит конец.
— Конец? Конец чему?
— Всему, маленький Чин. Тот, кто явился тогда, несет с собой лишь погибель. Погибель всего сущего.
— Это Враг, — кивнул мальчик. — но вы победили Врага. Заточили его на Горе Черепов.
— Нет, маленький Чин. Враг хитер и коварен. Он заставил нас думать, что мы победили. Чтобы он мог набрать еще больше сил. Чтобы его меч окреп еще сильнее. Я видел врага своими глазами. Он и по сей день ходит среди нас. Нашептывает нам в уши свои злые слова, склоняя наши сердца ко тьме и разрушению. Враг так и не был повержен.
— Нет, — Чин отчаянно замотал головой. — этого не может быть…
— Но таково оно и есть. И лишь ты сможешь это предотвратить.
— Я? Но как? Я лишь…
— Ты из племени Волшебного Рассвета! Ты последний носитель вечной мудрости и знаний! В тебе есть сила, Чин, о которой ты и не знаешь. Я научу тебя как её использовать. А ты. В свою очередь, исполнишь долг нашего племени и спасешь этот мир.
Его научат… научат магии. Научит как подчинить ветер и землю. Как зажечь пламя во льду и как превратить облака в сталь.
— Но цена, маленький Чин, будет велика… чтобы спасти этот мир тебе придется принести в жертву не только кровь каждого, кто родственен с Грозовым Облаком, но и даже собственную кровь. И, когда придет время, ты уничтожишь оригиналы свитков Пути Среди Облаков и Пути Среди Звезд, а затем закончишь и собственный путь. Ибо лишь тогда, когда уйдут к Великому Предку последние, связанные кровью с Грозовым Облаком и Волшебным Рассветом, мир будет спасен. Таково было мое видение.
Мальчик стоял в нерешительности.
Он не знал, что и ответить.
Был слишком погружен в себя.
И, возможно, именно поэтому и не увидел, как синяя лента медленно поползла под его одежды.
Спустя несколько мгновений он ответил:
— Да, достопочтенный предок. Я согласен. Я спасу этот мир. Пусть даже ценой всех, кто мне дорог. И Враг, наконец, будет повержен, а слава о Волшебном Рассвете дотянется до самого Седьмого Неба.
Глава 1389
Хаджар пришел в себя и тут же выпустил на волю мистерии и волю. Только так он мог удержать тело того, чтобы оно было немедленно сожжено под давлением невероятной энергии огня. И не того огня, к которому был привычен любой более менее сильный адепт.
Нет.
Совершенно другое пламя терзало душу и сердце.
Пламя чистого хаоса.
Даже не разрушения, а именно хаоса. Потому что разрушение имеет некую цель. Хоть какой-то смысл, который можно познать разумом. Хаос же… это одновременно и создание, и разрушение, их безумный симбиоз, в чем-то похожий на жаркое соитие двух не сопряженных противоположностей, одновременно поглощающих, пожирающих друг друга, но и столь же дополняющих и восстанавливающих.
Это как…
— Эй-эй! — Хельмер помахал своей серой, когтистой рукой перед лицом Хаджара. — Хаджи, старичок, ты нашел не лучшее время чтобы предаться медитациям. Я конечно понимаю, ты недавно шагнул вперед, стал Безымянным, вернул свой модный прикид, но, поверь мне, твоя и моя задницы висят сейчас на волоске. И этот волосок тоньше, чем на лобке вчерашней девственницы.
Как всегда, грязная речь Хельмера, а так же снующий вокруг его ног рой ночных кошмаров, играющихся с порванным плащом, где каждая брешь — хищная, клыкастая пасть, привели Хаджара в чувства.
Он действительно едва не встал на грань медитации мистерий. Слишком долго он находился на уровне Повелителя и слишком много он за это время постиг, а сколько сражений он вел с куда более могущественными противниками…
Ему бы, по-хорошему, хотя бы на год уйти в глубокую медитацию, чтобы упрочить свои разум и душу, укрепить фундамент пути развития, но время, как всегда, играло на стороне противника.
Кем бы этот самый противник ни был.
Хаджар огляделся. Он стоял посреди… если назвать это «выжженной пустыней», то любая, даже самая мертвая земля, по сравнению с этим краем покажется райским оазисом посреди бушующей песчаной бури.
Этот край словно и вовсе не знал жизни. Как если бы смерть была здесь единственным твоим соседом, а запустение и бездна — жили где-то через холм.
Хотя холмов взгляд не находил. Как не находил он ни рек, ни гор, ни какой-либо растительности или живности.