С дебильным лицом
Шрифт:
Впрочем, и на это бы не клюнула она, пришедшая уже к своим двадцати трем годам к выводу, что “все мужчины — сволочи”, если бы не еще одно обстоятельство: к моменту встречи с ней Михайлов Алексей Павлович почему-то оказался брошен женой и безутешен. Брошен и безутешен — а потому его артистичная (читай — истеричная) натура выказала себя во всей красе. В первую очередь — с друзьями. Друзья пару раз молча налили ему водки, а потом почему-то оставили страдать в одиночестве. Неудовлетворенный, Алексей Павлович решил наверстать на работе: женский коллектив, конечно, синхронно с ним закатил глазки, но начальство почему-то не оценило, и маячившая до того должность уплыла к другому. Странно было, если бы они не встретились.
Танечка
А спасать никого нельзя. Можно, разве что, помочь немного, и то при условии, что человек сам прилагает хоть какие-то усилия для собственного спасения. Лариска, кстати, всегда в таких случаях цитировала девиз первого конгресса российской благотворительности: “Лучшая помощь — помочь человеку не нуждаться в помощи”. Танечка, к сожалению, была не столь мудра, чтобы дойти до того же, и слишком самолюбива, чтобы прислушаться к совету.
Их жизнь — Танечки и Михайлова — сложилась самая обычная, мало похожая на счастливую. Как-то неожиданно быстро из сильной и смелой спасительницы Танечка превратилась в забитую, запуганную мышку, в жертву. Обиды на мужчину, еженощно сопящего рядом, накручивались — налепливались одна на другую, давили, душили и постепенно убивали обоих. “Доброе утро”, — говорил Танечке Михайлов в те редкие мгновенья, когда забывал о постоянном чувстве вины перед ней, и пытался поцеловать, но она в ужасе отстранялась: в этих, уже ставших непривычными словах и действиях ей виделся какой-то страшный подвох, какая-то особенно изощренная попытка обидеть ее.
Но и уйти, точнее, прогнать его, разорвать мучительную связь, не могла. По ночам ей снился один и тот же сон: она идет по центру города, кругом люди, а у нее — глянь! — обуви-то на ногах нет — босая! И все смотрят, и показывают пальцем, и так это унизительно, так позорно… Так жалко она каждый раз во сне опускала глаза, сжималась в комок, что, просыпаясь, изо всех сил хваталась за спящего рядом мужчину, плакала и обещала все простить ему. Михайлову в такие минуты становилось противно и досадно. И неловко за нее. Спать в обнимку он не любил и не мог, и потому раздражался.
Танечка всегда знала, что однажды он уйдет к другой. К какой-то другой — красивой, сильной, уверенной в себе женщине. “К стерве, — успокаивала она сама себя, — все мужики любят стерв. А таких, как я — милых, добрых, заботливых, — просто используют”. И заранее смотрела на Михайлова с ненавистью. И он ушел. Хотя совсем по другой причине.
Танечка жила с ним как бы авансом, ради “светлого будущего”, видя в нем не того, кто он есть, а того, кем он может стать. И чтобы скорее это великолепное превращение осуществилось, она всячески воспитывала и переделывала его. Каждый день она уговаривала себя, убеждала, что нужно всего лишь немного подождать, немного потерпеть и так тщательно взращиваемые в нем достоинства, наконец, дадут свои плоды, а старательно искореняемые недостатки завянут. И когда вот-вот и уже должна была свершиться эта волшебная перемена, как Михайлов ушел к другой женщине с массой недостатков и полным отсутствием каких-либо достоинств. Но ведь есть достоинства, которые не сразу заметишь, — эта женщина всего лишь приняла Михайлова
“Как же это было давно, давно! — думала Танечка, играя на работе в тетрис. — Как хорошо, что все давно позади, и с Андреем все будет не так, совсем не так”. И она по полной программе предавалась счастливым фантазиям с миллионами алых роз и белыми лимузинами. А днем, когда она в обеденный перерыв радостно выпорхнула из офиса, чтобы купить в магазине пирожков, ее перехватила в полете рука с до боли знакомыми часами на запястье.
— Помнишь, я боялась, что он меня бросит? — тем же вечером Татьяна, прикупив бутылку водки и упаковку сока, примчалась к Лариске. — Я так боялась, что он меня бросит и мне будет больно. Но, когда мы расстались, я поняла, что больно мне было, когда он был рядом. Пять лет мне было больно каждый день — представляешь?
— Пять лет с одним мужиком — не представляю. — Лариска, как всегда, была спокойна и мудра.
— Не смейся, я не об этом. Я услышала его голос, и мне опять стало больно. — Татьяна сидела прямо и крутила поочередно кольца на пальцах. — Я думала, уже все прошло. Оно пройдет когда-нибудь? Сколько можно меня мучить? Я же живой человек! А этой сволочи все мало — встречается еще!
— Что он хотел-то? Зачем остановил?
— Спросить, как дела…
Татьяна терла лицо руками, забыв про макияж, и уже начинала хлюпать носом. Лариска ее жалела.
— И это — пройдет. Пройдет это, Танька. Хрен с ним — с Михайловым. Давай выпьем. У тебя Андрей есть. Хоть бы показала его. А то все говорим, говорим, а я его с трудом представляю.
Татьяна замялась. Она его не то чтобы стыдилась, но никому из знакомых показывать Андрея не спешила. По утрам, когда они выходили из дому и ехали потом вместе на общественном транспорте, она разговаривала с ним подчеркнуто деловым тоном, боясь, что кто-нибудь заподозрит, что у нее такой маленький и непрезентабельный любовник.
Но сейчас встрепенулась:
— Андрею, что ли, позвонить?
— Дурилка, никогда не звони мужикам, когда тебе плохо. Это ни к чему хорошему не приведет, — Лариска не спеша сходила за сигаретами: когда она пила, ей хотелось курить, села на прежнее место, прикурила и также медленно выдохнула дым. — Мужик — он такой, он всего боится. Любит, когда у женщины все хорошо. Тогда можно ей поплакаться.
— Но ведь мужчина сильнее женщины? — Татьяна в нерешительности теребила телефон. — Так хочется, чтобы однажды, когда плохо, пришел кто-то сильный. И спас. Сказал бы: родная моя, любимая моя, все плохое позади. Сказал бы: я пришел, я помогу тебе — все будет хорошо…
— Кто пришел-то? “Специальный кто-то”? “Профессиональный афро-американский мужчина”?
— Что ты смеешься! Человек, по крайней мере, постарался, нашел программу-переводчик на русский язык…
— Прости… Неужели ты не знаешь, что никто никогда не придет, никто никогда тебе не поможет? Тем более — мужчина. Нашла, от кого ждать помощи. Забудь ты про него сейчас, — и мягко забрала у подруги телефон.
— Да не нужен мне этот Андрей! — Татьяна непонятно с чего оскорбилась. — Ну какие могут быть у меня отношения с маленьким мальчиком? Какие вообще с ним могут быть отношения? Живет за мой счет. Как ни придет — все съест, разведет меня пива ему купить. Курит постоянно. Терпеть не могу, когда у меня дома накурено. И поговорить с ним не о чем. Я ему про книги, театры, про работу свою… Я ведь столько всего ему про жизнь рассказать могу — опыта-то у меня, слава богу, побольше. Он ведь еще не человек, не личность, а как будто заготовка человека. Так хочется сделать из него что-то хорошее. Ведь он же не глупый…