С Ермаком на Сибирь (сборник)
Шрифт:
Тихо потрескивали фитили лампад. Вдруг громко икнул толсторожий вогул и испуганно заморгал глазами.
В эту тишину невнятным шепотом вошел гортанный голос Кучума.
— Мирза Таузак! — сказал он.
Из группы сидевших в юрте татар отделился нестарый, толстый татарин в широком коричневом азяме. Он поклонился в пояс Кучуму и приложил ладони ко лбу и сердцу.
— Мне говорили, мирза Таузак, — тихо сказал Кучум, — что ты видал каких-то неведомых нам людей, пришедших из-за Каменного пояса. Что те люди взяли тебя в плен и потом отпустили. Скажи нам, что это за люди?
Мирза Таузак поклонился еще раз Кучуму и заговорил ворчливым, точно лающим голосом.
— Те
— Ах-ха! — пронеслось шорохом по юрте. — Быть беде!
Старый мирза в темно-зеленом халате встал со своего места и торопливо заговорил шипящим старческим, беззубым шепотом:
38
Тегиляй подбитый ватой, длинный матерчатый доспех.
— Были нам приметы и указания о том с неба. Мои подданные рассказывали мне, будто видели они этим летом город в небе. В том городе были христианские колокольни. А как с неба перевели глаза на Иртыш — глядят: стала вода в реке кровавой.
— Ах-ха!.. ах-а-а-ах, — раздалось по юрте. — Быть беде и неминучей.
Очень толстый татарин с черными усиками-стрелками на круглом, точно шар, полном лице, закачал головою и пропищал жалобным голосом:
— Видел я и мои люди, как Тобольский мыс выбрасывал золотые и серебряные искры… А мирза Девлетбай с Панина бугра, из города Бициктура [39] еще кое-что видал такого, что и сказать-то боится.
39
Против теперешнего города Тобольска.
— Говори, говори, Девлетбай, не бойся, — сказал Кучум. — Мы все обсудим. Все сделаем на защиту нашего славного царства Сибирского.
Девлетбай, широкоплечей татарин, нехотя поднялся с подушек и сказал, недовольно оглядываясь на показавшего на него мирзу.
— Что пустое говоришь! По степи-то ездишь, мало ли чего не приметишь? Полна наша степь чудес.
— А ты не стесняйся, расскажи бачке, что видел и как виденное тобою тебе растолковали кудесники.
— Видел я: вот с Иртыша идет белый волк, а с реки Тобола, значит, черная гончая. И вот — схватились они. И гончая загрызла волка. Пошел я, значит, к шаманам [40] . Сказали мне те шаманы: белый волк — наша ханская сила, — а собака — Москва…
40
Шаманы — колдуны.
Кучум покачал головой. В юрте опять стало тихо и даже Федя ощутил, как трепет пробежал по ней. Смущенно поникли головами татарские старшины.
— Все это, — сказал Кучум, — пустые речи… Слова лукавые… Болтовня женщин, а не мужей доблестных достойная… Я знаю…
Кучум возвысил голос и повторил:
— Я знаю, как мало казаков. Наша же сила собрана достаточная.
Кучум встал, — стали подниматься и все татары.
— Царевичу Маметкулу, — строго сказал Кучум, — с пятью тысячами улан приказываю с рассветом идти на белых пришельцев. Разбить их!.. Прогнать за Каменный пояс!.. Истребить их всех до одного!.. Га!.. Гончая собака загрызла волка! Бабий бред… Стыдитесь!.. Идите, готовьте стрелы… Точите сабли… Огнем стреляют… Врать научились подлые собачьи души!..
Старшины и мирзы, пятясь, стали отступать к выходу из юрты.
Федя метнулся от юрты, хотел встать, наткнулся на какого то татарина, бежавшего с лошадью, чтобы подать ее мирзе, тот схватил его и крикнул:
— Держи его!.. Тут соглядатай?!..
Со всех сторон побежали люди. В темноте они сталкивались, сшибались, и в миг над Федей образовалась гора людей, то, что в детской игре называется «ма-ла-куча».
Кто-то кого-то бил, кто-то начальнически строго расспрашивал, кого поймали, и над Федей громоздились тяжело дышащие чесночным духом татары, и было видно, что никто в этой темноте ничего не понимал.
— Факелы сюда! Осветить огнем! — крикнул кто-то.
Куча зашевелилась, тяжесть, навалившаяся на Федю, стала меньше. Татары вскакивали и бежали к кострам. Освободившийся от них Федя побежал за ними.
XXIX
Тамаша
Татары растаскивали костры, выхватывая головни. Мрак стал в Кучумовом стане. По всем направлениям, спотыкаясь о колья юрт, о коновязи, натыкаясь друг на друга, на лошадей, падая и вскакивая, метались татары. Головни в их руках носились, как громадные светляки. Потревоженные лошади ржали и прыгали, били задними ногами. Лаяли собаки. Кто-то, ушибленный в этой суматохе кричал и стонал, прося о помощи.
— Тамаша!.. Тамаша [41] , — кричали кругом Феди бегущие татары, и уже никто не понимал, кто кого ищет.
Татары, пробегая мимо Феди, спрашивали его торопливо:
— Ты видал его?..
— Кого?
— Шайтана!.. Шайтан, сказывают, забрался в стан. — И бежали дальше.
Не думая о том, куда бежит, Федя стремился только скорее выбраться из татарского стана. Он пробежал мимо большого, полыхнувшегося от него табуна, и наконец темная влажная ночь обступила его. Сзади остались крики поднятого на ноги становища. Оттуда скакали по всем направлениям люди, посланные на поиски соглядатая.
41
Тамаша — тревога. Шайтан — дьявол.
Отбежав по степи около поприща, Федя лег и притаился в холодной и сырой траве. Где-то, шагах в трехстах от него, рысью, возвращаясь в стан, проехало два татарина. Они оживленно разговаривали.
— Ищи шайтана в степи, — говорил один. — Он тебе сусликом обернулся, в нору юркнул и был таков.
— Да никого, видать, и не было. Это Джемаледдину попритчилось так…
— Из-за одного человека весь стан всколыхнули, — отвечал другой, и оба скрылись в степи, направляясь к татарскому становищу, где красным заревом снова пылали раздутые и разожженные костры. Там продолжалась сумятица.
Федя приподнялся с земли и осмотрелся. Кругом была безбрежная тихая степь. Темная ночь была в ней. Небо сияло и переливалось бесчисленными звездами.
Если бы Федя умел, как казаки, по звездам определять свое место?! Если бы он умел примечать по ветру, откуда и куда он шел, — он знал бы, где искать стан Ермака. Но, когда скакал на разведку, не думал об этом. От быстрого скока лошади бил ветер ему в лицо, и он не заметил, откуда он дул.
Еще и еще раз огляделся Федя.
Кругом тьма. Погасли, видно, костры казачьего стана, или не видно их за березовой рощей. Отовсюду глядит чернота ночи, и отовсюду равно веет сладким духом осенней травы.