С холодильником по Ирландии: «Гиннеса» много не бывает
Шрифт:
Мы так быстро поладили, что забыли перекинуться парой слов о кое-каких важных мелочах. Я подумал, что стоит рассказать о них сейчас.
— Вообще-то мне нужно в Донегол.
— Не в Каван?
— Каван — просто остановка по пути в Донегол.
— Ясно. Ну, тогда лучше бы тебе запрыгнуть в машину.
И я снова с радостью запрыгнул в машину.
Этот день был вихрем эмоций, но теперь, когда мы ехали по захватывающему дух берегу озера в графстве Ферманах, по берегу Лох-Эрн, я позволил себе отдаться новому чувству — торжеству. Даже солнце выглянуло на пять минут, и намокший от дождя пейзаж сиял точь-в-точь как я, только с меньшим налетом самодовольства. Я гордо нарисовал на карте наш путь и отметил абсурдное расположение Нижнего Лох-Эрн над Верхним. Брендан объяснил,
Торжество тут же сменилось стыдом. Местная история изобиловала картографической некомпетентностью и без моего невежества. В конце концов мы были в Северной Ирландии. Нам всего лишь требовалось проехать полицейский участок с нелепыми заграждениями, напоминающими об этом.
Вскоре мы въехали в столицу графства Ферманах, Эннискиллен. Эннискиллен. Самого названия уже достаточно, чтобы в памяти всплыли телевизионные ролики об одном из наиболее частых злодеяний во время волнений в Ольстере, но здесь передо мной был реальный город, не выпуск новостей, который я смотрел в уютной Англии. Я вырос на постоянных заголовках насчет Северной Ирландии и выработал к ним иммунитет, никогда на самом деле даже не догадываясь, что эти люди ходили по магазинам на главной улице, как у нас, пользовались телефонными будками «Бритиш телеком» и выбирали членов парламента в наше правительство. Я имею в виду, в их правительство; в общем, не важно — сдается мне, в этом-то вся проблема. Мирный на вид приграничный городок Беллик остался позади, мы проскользнули через последний безлюдный пропускной пункт и снова въехали в республику. Меня ввела в заблуждение та часть Великобритании, которую я не мог признать или понять, но сейчас, по мере того, как мы приближались к Донеголу, меня снова наполняло чувство успеха. Знаю, это был лишь первый день, но я уже проехал много миль и доказал себе, что все возможно.
Оказавшись в Донеголе, я понял, что я в том месте, которое будет одновременно началом и концом турне по графству Донегол, и потому оно имело одно преимущество, заодно с Дублином — это было единственное место в Ирландии, которое я собирался посетить дважды. Въезд в город украшали маленькая гавань и великолепный вид на залив.
Брендан высадил меня у гостиницы, у входа которой высвечивалось: «Свободные номера», и мы договорились встретиться чуть позже, чтобы выпить в его отеле по кружке пива. Адреса были не нужны, это был Донегол и, учитывая его размеры, этой информации было достаточно. Возможно, свободные номера были и в его отеле, но я посчитал свою высадку намеком Брендана. Мы стали проводить так много времени вместе, что проживание в разных гостиницах было чем-то вроде важного подтверждения нашей гетеросексуальности.
Меня встретила хозяйка гостиницы, будто встречать англичан с рюкзаками и холодильниками было обычным делом. Ее голос дрожал, разговаривала она очень медленно, словно только на прошлой неделе освоила навык говорения. В одном мучительно длинном предложении она объяснила, что я могу оставить холодильник у входной двери, рассказала принцип работы душа и поведала, что было бы очень хорошо, если бы я заплатил вперед. Когда она закончила, было уже почти пора встречаться с Бренданом, чтобы пропустить стаканчик. Я забрался в свой крошечный номер и подумал об удивительном дне, который ждал меня завтра, а еще о том, бывал ли я когда-нибудь в комнате меньшей по размеру, чем эта.
До встречи с Бренданом хватило времени только на то, чтобы быстро обежать город. Жаль, что я не успел сделать второй круг. Донегол — крошечный городок, и смотреть в нем особо нечего, кроме замка, который оказался просто милым старым зданием с подобием укреплений, возведенных ради того, чтобы поднять его статус до «замка».
Мы с Бренданом выпили в трех барах, и последний, бесспорно, понравился мне больше всех. Начиная с внешнего вида, который мало чем напоминал паб: тюлевые занавески, старая лампа и выцветшая табличка с написанной на ней фамилией. В Ирландии, по большей части, не прибегают к громким названиям, вроде «Карета с лошадьми» или «Принц Уэльский», они просто называют пабы в честь их владельцев — «У Дэйли» или «У Маккарти», это первая примета того, что внутри вас ожидает более теплый прием. Я стал называть эти заведения «приятельскими пабами», где все общались и не смотрели на то, кто ты есть, отчасти потому, что завсегдатаи всегда дружелюбны, а отчасти потому, что завсегдатаи всегда вдрызг пьяны.
В оркестре есть первая скрипка, а в большинстве пабов есть первый пьяница. Или Местный Выпивоха. Должно быть, у него с хозяином своего рода соглашение о том, что он не платит за те напитки, которые еще в состоянии заказать. Его основная роль, похоже, — приветствовать новых посетителей потоком громких стонов и размахиванием руками, подобно утопающему, до тех пор, пока его шаткое равновесие в центре собственной гравитации не нарушится до такой степени, что барный стул решит жить своей жизнью. И именно в этот миг Второй Местный Выпивоха инстинктивно вытягивает левую руку, чтобы остановить падение друга на пол, сжимая кружку с выпивкой в правой. Это выглядит так, будто весь эпизод отлично отрепетирован. Что соответствует действительности — ведь все повторяется каждый вечер в течение десятилетий.
Вскоре мы с Бренданом увлеченно общались с завсегдатаями на тему, которая прозвучала с телеэкрана за барной стойкой — прошедший в тот день гран-при. Я отстранился от этого обсуждения, во многом из-за своего невежества в области автогонок и невозможности понять хоть что-то из сказанного. Насколько я смог разобрать, главной темой разговора было выяснение того, кто пришел первым, вторым и третьим.
Местный Выпивоха находился к этому времени уже практически в коматозном состоянии, бурное приветствие в наш адрес исчерпало запас его сил. Было предложено и отвергнуто множество имен, но через десять минут оживленного спора установлено, что Шумахер победил, а Эдди Ирвайн пришел третьим, и присутствующих, похоже, удовлетворило это достижение. Внезапно Местный Выпивоха промямлил из небытия:
— А кто пришел пятым?
Все в шоке обернулись. Откуда это донеслось? От человека, который сидел сгорбившись на своем стуле последнюю четверть часа. Все мы задались тремя вопросами. Как он вообще понял, что происходит, как сумел произнести первое небессмысленное предложение за весь вечер, и какая ему разница, кто пришел пятым?
— Кто пришел пятым? — повторил он свой необычный вопрос, но в этот раз решил, что лучше прореветь во весь голос.
Впервые за вечер (и, подозреваю, за много лет) все посетители бара замолчали. Никто не мог понять, какие провода замкнулись в его мозгу, вызвав именно этот вопрос, тогда как «Кто пришел вторым?» был важнее, а стон «Помогите!» более подходил к ситуации. Но главное, тишина установилась потому, что никто на самом деле не знал, кто пришел пятым. Когда наконец начались обсуждения этой загадки, мы с Бренданом решили, что пора идти спать. Наш «на посошок» обернулся в «три на посошок», и появилась угроза оказать посошку слишком большое почтение.
Утром я успешно принял душ, причем за время намного меньшее, чем заняли вчерашние инструкции по его эксплуатации, а вот оделся с большими затруднениями, стоя на узкой полоске ковра между кроватью и дверью. Эта комната, в буквальном смысле, была спальней. То есть комнатой для сна. В ней помещалась только кровать, остальное пространство предназначалось для того, чтобы можно было открыть дверь. Когда я подошел к лестнице, внезапно открывшиеся просторы напугали меня так, будто я страдал агорафобией.
Внизу у лестницы я был изумлен, увидев, что холодильник исчез, но его не украли, как старательно объяснила хозяйка за завтраком:
— Я… поставила… его… в… магазин… на… хранение.
Я не был уверен в том, что это значило, но решил, что выясню это быстрее, если не буду задавать вопросов. Ко мне за столом присоединился единственный, не считая меня, постоялец, коммивояжер, у которого один глаз глядел на меня, а другой — нет. Хитрость заключалась в том, чтобы решить, в какой из них смотреть. Пока ел овсянку, я остановился на левом глазе, но когда дошел до тостов, я переключился на правый, хотя и засомневался на этот счет. В конце концов я сдался и сфокусировался на его носе, что было довольно странно и неблагоприятно сказалось на моем аппетите. Этот парень продавал сувениры и почти все время за завтраком жаловался на то, как трудно продавать сувениры в такую дождливую и холодную погоду. Я подумал, что скорее уж его нытье снижает продажи.