С историей на плечах
Шрифт:
— Скорее всего, вы правы. Во всяком случае дали мне повод для размышлений. Может, обмоем? — глаза Владимира Ивановича засветились теплым светом.
— Ой…
— Я тоже «ой», — ответил он, и мне не было надобности продолжать. — Будем пить кофе.
Но к кофе рукою Ярцева были поданы бутерброды с каким-то вкусным мясом и зеленью петрушки. Весьма кстати, ибо мы-таки успели проголодаться, опять заболтавшись и не заметив, что пока обсуждали, каким должен быть его первый сборник, пролетело не менее четырех часов.
А потом был юбилей Михаила Селезнева, интересные встречи, воспоминания, стихи и… песни Ярцева в его исполнении. Вот только в тот вечер он спешил на еще одно выступление, и мы не смогли перекинуться парой слов. Жаль.
Я позвонила Владимиру Ивановичу спустя много месяцев и спросила, не будет ли он против публикации этого материала.
— Я пришлю вам его по «электронке», прочтете, — сказала я. — Но вы не возражаете, в принце?
— Нет, конечно. Тем более что Фидель вашу статью в своем журнале так и не дал.
— Не дал, — невесело согласилась я, подозревая, что по многим вопросам у нас с Сухоносом мнения, увы, теперь не совпадают.
Хотелось что-то добавить, развести руками повисшее в воздухе и незаметно просочившееся в нас уныние. Но я не успела придумать тему и перевести разговор.
— Можете меня поздравить, — сказал Владимир Иванович. — У меня вышел первый сборник песен. Называется «Сто песен о спорте».
— Да ну?! — восхищенно воскликнула я.
— Да, — мой собеседник, видимо, улыбался и трубка непонятным образом передавала его хорошее настроение, — И знаете, не так сложно оказалось найти заинтересованного человека. Вы были правы, надо не сидеть сложа руки. Кстати, 11 сентября состоялась его презентация в Москве в золотом зале гостиницы «Россия» на паста-шоу Московского Международного Марафона Мира.
— Ого! — комментировала я услышанное.
— Это еще не все «ого!», — сказал Владимир Иванович. — Там были марафонцы из многих стран, и 12-го сентября, после финиша этого марафона, шестьдесят его лучших участников получили в подарок мой сборник.
— Вот-вот, — обрадовано перебила его я. — Лиха беда начало, теперь будут и другие книги.
— Наверное, будут. А я, честно говоря, впал, было, в пессимизм.
— Понимаю, в последние годы вам не удавалось сохранить прежний темп жизни. И это вас огорчало. Но теперь так у многих. Мы ведь пережили такую ломку! Дело совсем не в нас, а в переменах.
— А сдавать нельзя! — закончил мою фразу Владимир Иванович.
— Да. Поздравляю вас, — как можно проникновеннее сказала я. — Не проходит дня, чтобы в моей квартире не звучал ваш голос. Под ваши песни мне лучше вспоминается и думается, быстрее пишется. Спасибо вам.
Скомкано попрощавшись, я положила трубку и подошла к окну. В природе догорал август, наступала ранняя осень — сентиментальная пора. Я заметила, что с каждым годом все больше поддаюсь ее очарованию, все больше проникаюсь ее щемящей меланхолией. Но… очень не хочется, чтобы это во мне начали замечать и другие.
ГЛАВА 5. Таллинская соната
Мои встречи с Таллином, прекрасные как дивная музыка, как некая написанная провидением соната, естественно, начинались в Днепропетровске и плотно к нему привязаны.
Николай Георгиевич Гавриленко
Этого человека я долгие годы знала, видела каждый день, работала с ним.
С переездом в 1977 году в кооперативную квартиру, купленную на жилищном массиве «Парус», далеко за городом, почти под Днепродзержинском, весь уклад нашей жизни изменился. На дорогу с работы домой раньше у меня уходило десять-пятнадцать минут медленного пешего хода, а теперь — полтора часа езды общественным транспортом с переходами и пересадками. Ясно же, что больше я не могла работать на вечернем факультете, а значит, вынуждена была уйти из ДХТИ, где меня ценили именно за то, что я не претендовала на дневные часы. Опять перемены, от которых я начинала уставать... Как это напрягало, и как жалко было уходить оттуда, где все так хорошо складывалось!
Вот по этой причине я оказалась во ВНИИмехчермете, отраслевом институте министерства черной металлургии СССР. Добавить тут нечего — черным не назвали бы нечто чистое и прекрасное. Правда, с коллективом мне повезло. В группу, где я начала работать, входило всего три человека — вместе со мной. Руководителем был Ступницкий Анатолий Михайлович, кандидат технических наук, недавно защитившийся на разрабатываемой здесь тематике, старший научный сотрудник по званию и должности. Вторым был Рябцев Олег Сергеевич, год назад приехавший в Днепропетровск из Свердловска (ныне Екатеринбург), где в УПИ (Уральский политехнический институт) возглавлял кафедру теоретической механики и сопротивления материалов, кандидат технических наук, по званию доцент, по должности — тоже старший научный сотрудник. И я пришла с точно такой же кафедры! Это нас сближало, ибо мы говорили на одном языке, мыслили в унисон. Было еще одно удивительное совпадение — Анатолий Михайлович и Олег Сергеевич родились в один день — 12 мая 1938 года. Более того, оба окончили высшее техническое училище имени Баумана в Москве, только разные факультеты, что помешало им познакомиться тогда еще. Это была знаменитая Бауманка, приравниваемая по уровню преподавания к лучшим вузам мира. Бауманка выпускала будущих капитанов производства, готовых научных сотрудников отраслевых НИИ.
И если вспомнить, что нашу жизнь наполняют события и украшают люди, то следует признать, что с людьми мне повезло — каждый из этих двух сотрудников был по-своему интересным человеком. Я многому от них научилась и вспоминаю то время с теплом и благодарностью.
Невысокий, коренастый, с редеющей шевелюрой, чем-то похожий на Александра Калягина, только блондин и гораздо симпатичнее лицом — это Ступницкий. Вырос и получил воспитание он в генеральской семье, и это, безусловно, сказалось на его поведении и чертах характера.
Его отец, Ступницкий Михаил Семенович{5}, был высокопоставленным человеком — при Сталине занимал пост заместителя наркома-министра по кадрам НКГБ Украинской ССР (20 июля 1941 г. НКГБ и НКВД Указом Президиума Верховного Совета были слиты в один наркомат). Позже он был брошен на ликвидацию бандеровских банд, свирепствующих вдоль западной границы СССР. В борьбе с этим террористическим подпольем показал себя смелым и принципиальным человеком. На его семью не раз поднимали руку. Но, видно, есть Бог, потому что каждый раз происходило чудо и невинные люди оставались живыми, хотя самому Михаилу Семеновичу досталось изведать и нож в спину, и пулю в бок. За несгибаемость и верность Родине, проявленные в борьбе с националистическим подпольем на Западной Украине, он был награжден орденом Отечественной войны 1-й степени (Указ от 29 октября 1948 года). К сожалению, ранения, полученные тогда, нанесли значительный вред здоровью и Михаила Семеновича рано не стало.
Многие пережитые опасности и та скрытая значимость, которой была проникнута жизнь этой семьи, вошли в суть Анатолия Михайловича. Он слишком рано познал цену взаимопонимающему молчанию, наблюдательности, знаниям и умению человека ими пользоваться, причем познал на своем опыте, на опыте выживания, когда рядом таилась смерть. Сдержанность, лаконичность и взвешенность в каждой фразе — все это шло от него, окружало его невидимым флером, влекло к нему, вызывало доверие и просто симпатию.