С колен мутовок

Стараясь незаметной притвориться,

Луна сквозь створку облака глядится

В стекло пруда. И рада отраженью

Себя в воде паренью и скольженью.

Луна – лишь отблеск, отклик, а не свет.

В иных его помина даже нет.

И жалок он, и в тот же час смешон.

Он, человек, обычный, он – мезон 1 .

И сам себе так часто злейший враг.

И

потому лишь он, наверно, прав,

Когда себя в других узнать не в силах,

Проходит он как можно дальше, мимо.

Он – мим. Перед собою и судьбой.

И недоволен этим и собой.

Наш мир далёк от совершенства,

Неиссякаемы блаженства,

Которыми столь полон он,

Об этом помнить – моветон,

А говорить – куда как плоше.

И как же сделаться хорошим,

Коль мы, что есть не бережём?

В печи своих сомнений жжём

Один порок, не очевидный:

Во всём мы кажемся невинны,

Не до чего нам дела нет…

Но мир – для нас!? И вот ответ

На всё, что нас, подчас, тревожит, -

Мир и без нас, пожалуй, сможет

В ладу с собой прекрасно жить.

А мы не сдюжим. То – ножи

Прозрений, столь, увы нечастых.

И от того-то мы несчастны.

В тон лунного света,

Венчальный наряд кружевной.

Дождался ответа

И ты расстаёшься со мной.

Июльские вишни

Кровавый оставили след.

Кто нужен, кто лишний, -

На это не нужен совет.

Синицей воспето

Прощенье тому февралю,

Разменной монетой,

Слова "не люблю" и "люблю".

Выходит, что счастье

Оно не всегда, не для всех,

И жизни ненастье

Покроет седин белый снег.

В тон лунного света

Вишнёвой листвы звездопад.

Рассветов наветы,

Закатов багровый наряд.

А время проходит…

Так то у других, всё равно.

Любимые… вроде.

Уже нелюбимы давно.

Скрестила пальчики сосна,

И ждёт, когда пройдёт весна,

А с нею вместе, наконец,

Покинет крону и скворец.

Он звонко просится на волю,

Кромсает почки, щиплет хвою,

Бумагой рвёт куски коры,

Но ей теперь не до игры, -

Сосна страдает и хворает,

Смолой, как кровью, истекает…

Здоровый дух у птиц в гнезде 2 ,

Жуки, скучая в борозде,

Там, до поры играют в прятки,

Птенцов не ждут, но взятки гладки,

С пернатой дружной детворы.

Дождутся все своей поры,

Не свысока, но с высоты,

Скворец махнёт крылом, и в поле,

Займётся тем, чем призван, боле

Сосны не исказив черты.

Согреваясь пением под утро

Птицы все, что поступая мудро

Не пеняют на прохладу ночи,

Пьют росу с травы, горчит не очень.

Их тревожит то, что до рассвета

Им не спать опять, а петь куплеты,

И будить иных фальшивой нотой,

Как лягушкам квакать до икоты.

Лишь петух, пуская петуха,

Горд собой. И так привычно тянет слоги

Он упрям, но не совсем, слегка,

До поры, пока лишь держат ноги.

Луна прожгла почти заснувший лес.

Он одинок, но полон тех чудес,

Которыми полночная земля

Исполнена, как эта нота "ля",

Что не звучит почти уже нигде.

Ну, разве что в струящейся воде

С небес она, и так ли бестелесна?

А то не нам судить теперь. Известно

Про то тому, чей взгляд лишён отныне

Любви к другим, чьё сердце болью стынет

Лишь по себе. Но если вдруг бемолем

Блеснёт слеза, то в этом он неволен.

Он, как и все, неведомый, ведОм,

В один для всех вселенной тихий дом.

Лес распушился до небес.

Дорос, добрался и отвес

Его рыдающих ветвей

Бормочет в тот же час:"Налей.

Плесни-ка мне ещё немного.

А после – всё. Уйду. Дорога

Мне слишком долгой предстоит."

А сам стоит, стоит, стоит…

О, лес! От веку и покуда

Он здесь, я этим счастлив буду.

И пусть "другие" времена,

Росы – "До дна, до дня, до дна!"

Каплями росы

В ветках паутины – вербы.

Бьёт в набат грозы

Небо, и тревожит нервы,

А берёзы сок

Выпит, как всегда, до крови.

Птичий голосок

Льётся ли с небес на волю…

Травам не уснуть,

Надо подождать и осень.

Лужами блеснуть,

Инея манто набросить.

Брови подвести

Линией надменной ветки.

И сказать; "Прости",

И уйти писать заметки.

Первое число,