С любовью, Дракула
Шрифт:
– Да? Тогда вот еще, – и Киззи ткнула меня под ребра.
– Ай! За что?!
– За то, что пугаешь!
– Прости.
– Прощаю.
Я поднялся и стряхнул чешуйки коры и опавшие иголки с одежды. Эффект неожиданности – это хорошо. Вот только на войне, а не когда хочешь произвести впечатление на девушку. Думаю, эту историю следовало назвать «Десять способов выставит себя дураком или как НЕ надо делать, чтобы понравиться кому—то».
Мы помолчали. На Киззи снова была вчерашняя черная толстовка. Я вспомнил о порезах на запястьях и хотел спросить, но передумал. Мы знакомы меньше суток,
– Так что ты тут делаешь?
– Хотела показать Хаски оборотней, – пожала она плечами.
– А это Хаски, он?.. – будто бы невзначай продолжил я.
– Друг из школы, – пояснила Киззи, и я тихо вздохнул. – По крайней мере, он им был. – Она помолчала несколько секунд. – Этот лес такой странный. Каждую зиму он остается таким же, каким был летом. Даже листья не желтеют.
Я понял, что она не хочет говорить о друзьях, и сделал вид, будто не заметил, как она свернула тему.
– Ничего необычного, – пожал я плечами и медленно пошел вперед. Киззи двинулась следом. – Просто папа зачаровал его несколько лет назад, чтобы я хоть иногда мог выбираться из Кровавого Дома.
– О, как предусмотрительно, – оценила Киззи. Но потом нахмурилась и добавила: – Ну вот, Стефан, теперь я говорю как ты.
Я посмеялся. «Рядом с тобой я чувствую себя обычным,» – проскочила в голове мысль, но вслух я ничего не сказал. Хотя я и не особенно понимал, что значит быть «обычным». Я чувствовал себя уязвимым, как черепаха без панциря. И это не было похоже на то, что я чувствовал до встречи с Киззи. Если все смертные чувствуют себя как черепахи без панциря все время, то мне не хотелось быть смертным.
Мы молча прошли какое—то расстояние по мокрой от росы траве. Там и тут виднелись редкие лужицы тусклого осеннего света, которые я старался избегать. Я видел, что случилось с папой в тот раз, когда я, еще совсем маленький вампир, забрался на крышу поместья, чтобы посмотреть на рассвет. Папа тогда едва успел спасти меня, а сам обжег палец. Он мучился несколько недель. Палец обуглился, ныл и в конце концов отвалился. С тех пор я твердо знал – свет опасен для таких, как мы.
– Такое чувство, что я в «Сумерках», – нарушила молчание Киззи.
Не уверен, что правильно понял ее.
– Не так уж тут и темно, – я почесал подбородок. – В сумерках еще темнее бывает.
– Что? – Киззи на мгновение остановилась и непонимающе посмотрела на меня. Затем улыбнулась и засмеялась.
– Что? Что я такого сказал? – я тоже начал улыбаться. Она так заразительно смеется.
– «Сумерки» – это фильм, – сквозь смех выдавила она. – Ты что, не смотрел никогда?
– Нет, – я перестал улыбаться. – О чем он?
Киззи тоже успокоилась, хоть на ее лице все еще играла улыбка. Она пригладила волосы, и мы пошли дальше.
– О девушке, которая влюбилась в вампира, – объяснила она. Мне вдруг стало так жарко, и я отвернулся. Изучал взглядом деревья, которые и так видел сколько себя помню. – И еще там были оборотни. В фильме было много леса и темноты. Вот и мы с тобой: девушка и вампир, идем по темному лесу, и где—то рядом ходят оборотни. Правда в «Сумерках» оборотни были поприятнее.
Вся радость покинула мое тело, как воздух со свистом покидает дырявый шарик. Мне больше нравилось начало. Но затем Киззи продолжила, и мне пришлось отвлечься от самобичевания.
– Помнишь вчерашнего оборотня? Ну, того, который спрашивал тебя о чем-то?
– Ты про Драгоса?
– Я не знаю, как его зовут, – отмахнулась Киззи. – Он что, кто—то вроде няньки для тебя?
Я почувствовал, что краснею.
– Нет, Драгос кто—то вроде слуги для меня. Он служит моему роду, – объяснил я.
Киззи задумчиво кивнула.
– Я думала, оборотни и вампиры – враги.
– Раньше так и было, – согласился я. – Еще до моего рождения. Но в какой—то момент людям надоело, что полу волки каждые несколько лет вырезают половину жителей городка. Они устроили охоту. Стая успела спрятаться, но охотники взяли в плен всю семью деда Драгоса. Он обратился за помощью к папе. Папа согласился помочь в обмен на его свободу. В общем, в тот день, когда попавших в плен оборотней собирались предать огню на главной площади, папа перебил всех охотников и их семьи, а волков отпустил. Они заключили мир, и теперь один мужчина из рода Димитру Матея, дедушки Драгоса, обязан всю жизнь служить нам. После Драгоса его место займет сын, Ансгар. Это произошло… может чуть больше двухсот лет назад. На свободе оборотни бессмертны, если только смертельно не заболеют или их не убьют, но вот в неволе продолжительность их жизни сокращается почти до обычного смертного…
Чем больше рассказывал, тем мрачнее становилась Киззи. Ей явно не нравилась вся эта череда убийств и рабовладения.
– Это ужасно. – Решила она. – Насилие порождает насилие. Почему твой папа не попытался договориться с охотниками?
– Знаешь, в то время люди были менее сговорчивыми. Вспомни, они же сжигали женщин только потому, что кому—то взбрело в голову ляпнуть, что она ведьма.
Киззи насупилась. Я боялся, что все испортил. Сейчас все было так здорово. Мы гуляем в лесу, только вдвоем. Мне так спокойно не было с тех пор, как закончилась Вторая Мировая война (мы с папой не принимали сторону, но все положение нервировало). И я решил рассказать ей то, о чем молчал с того момента, как сам услышал историю Драгоса.
– Эй, не переживай ты так за него, – попросил я. – Папа передаст его мне на сто восемнадцатилетие. И тогда я отпущу его. Только не говори ему об этом, пусть будет сюрприз, – подмигнул я.
Киззи резко остановилась. Не думал, что произведу на нее такое впечатление. Моя радость продлилась ровно две секунды, а потом я заметил то же, что и она. К нам навстречу бежал огромный черный волк. Левая глазница была пуста.
– Это патрульный, – выдохнул я.
– Чего стоишь?! – запаниковала Киззи. – Надо уносить ноги!
– Тогда он точно тебя убьет.
Вообще—то Киззи повезло, что она со мной. Оборотень не посмеет тронуть ее пока я рядом. Если бы мы не встретились, боюсь, она бы умерла.
Волк остановился напротив нас. Шерсть вдоль хребта стояла дыбом. Он поднялся на задние лапы, и мне пришлось смотреть на него почти под прямым углом. Вдруг он стал меняться: шерсть словно втягивалась в кожу, когти укорачивались. Он тряхнул головой, и теперь на нас смотрел коренастый мужчина лет тридцати (на самом деле он был в разы старше.)