С любовью, Энтони
Шрифт:
Она заглядывает в конверт и обнаруживает сложенный лист бумаги.
Я нашел их под диваном.
С любовью, Дэвид
Она улыбается, мысленно благодаря его за то, что нашел время послать ей эти три камешка, зная, что они ее порадуют. И за слова: «С любовью, Дэвид». Она знает, что это не пустая формальность и не неискренность. Она тоже до сих пор его любит.
Остальные камешки Энтони лежат в его ящике, который теперь хранится у нее в спальне. Она настояла на том, чтобы взять его с собой в числе тех немногих вещей, которые она привезла
Поэтому чертовы камни въехали в этот дом вместе с ней. Она бросила свои кулинарные книги, свою коллекцию книг, которые она помогала редактировать в «Тейлор Креппс», все свои романы. Она не взяла с собой ни мебель, ни бытовые приборы, ни кухонную утварь. Она оставила в ящиках комода одежду Энтони, его незаправленную, как была, постель, его диски с записями выпусков «Динозавра Барни и его друзей» в шкафчике под телевизором, все его развивающие игрушки, с которыми он никогда не играл, его зубную щетку в стаканчике в ванной, его куртку на вешалке у входной двери.
С собой она привезла только свою одежду, украшения, камеру и компьютер. И свои дневники. Когда-нибудь она наберется мужества и перечитает их.
В числе того, что она оставила, были и все ее фотографии – из колледжа, со свадьбы и из свадебного путешествия, ее коллекция художественных снимков, все эти бесконечные закаты, деревья и ракушки, самые лучшие из которых украшали стены их дома, младенческие фотографии Энтони. Она оставила их все у Дэвида. Ей кажется, что все это было не с ней. Все это было с какой-то другой женщиной.
С собой она взяла всего одну фотографию. Она вскидывает глаза на снимок размером восемь на десять дюймов в рамке, висящий на стене над камином, ту единственную фотографию, на то, чтобы сделать которую, у нее ушло много дней терпеливого ожидания. Она вспоминает, как сидела, поджав ноги, на полу у холодильника, приникнув к видоискателю и держа палец на кнопке, готовая нажать ее в любой момент, выжидая. Выжидая. Энтони проходил мимо нее много раз, семеня на цыпочках, повизгивая и всплескивая руками. Каждый раз она затаивала дыхание и замирала. Он ни разу на нее не взглянул.
Однажды он уселся на пол всего в паре футов от нее и час, если не больше, указательным пальцем крутил заднее колесо игрушечного грузовика. Она не пыталась встать и показать ему, как правильно катать грузовик. «Смотри, Энтони, грузовичок едет! Трр-трр!» Не пыталась переключить его. Не шевелилась. За все это время он так на нее и не взглянул.
Каждый раз колени, руки и задница у нее в конце концов затекали и требовали переменить позу. Ее внутренний голос пытался отговорить ее от этой затеи, насмехался над ней за то, что попусту тратит еще одно утро, просиживая
А потом наконец это случилось. Он взглянул прямо в объектив. Возможно, ему захотелось пить, и он посмотрел на холодильник, где хранился сок. Возможно, это была чистая случайность, но она успела нажать на кнопку до того, как его взгляд ускользнул. Она посмотрела на жидкокристаллический экранчик и увидела их. Его глаза! Широко распахнутые окна в ясный погожий день. Не блуждающие, не обращенные внутрь себя глаза. Это были глубокие, темно-карие глаза цвета растопленного шоколада, принадлежащие ее маленькому мальчику, устремленные на его мать. Видящие ее.
Она сидит в кресле в гостиной с ворохом почты на коленях и растворяется в его глазах, утирая слезы со своих собственных, испытывая благодарность судьбе за возможность взглянуть в них и увидеть подлинный смысл, даже если она не понимает, в чем он заключается, даже если это был всего один краткий миг за почти девять долгих лет и даже если ей довелось увидеть их лишь сквозь объектив своего «Никона» и потом на двухмерном снимке. Она благодарна судьбе за то, что у нее есть этот снимок.
Оливия снова утирает глаза краешком одеяла и берет в руки последний конверт, пухлый, желто-коричневый, со штампом адвокатской конторы «Кауфман и Ренковитц». Она вытаскивает из него пачку документов и читает заголовок первой страницы.
Соглашение о раздельном проживании
Дэвида и Оливии Донателли
Оливия закрывает глаза и слушает, как дождь и ветер стучат в окна, грохочут по крыше, бушуют вокруг нее. Она укутывает ноги одеялом и крепко держится за три камешка, которые все это время сжимала в ладони. Как и все остальное, этот шторм не может длиться вечно.
Глава 3
Джимми все еще крепко спит, повернувшись спиной к ее половине кровати и натянув до подбородка двуспальное пуховое одеяло.
– Джимми, – произносит Бет громко, практически кричит, напугав даже себя саму.
Он подскакивает в постели.
– А? Что?
Джимми всегда был из тех людей, которые просыпаются с большим трудом. Со сна соображает он совсем туго, мысли у него в голове путаются и скачут, натыкаясь на стенки черепа, как будто он только что приговорил полдюжины бутылок пива. Резко разбуженный, он был бы не в состоянии воспроизвести ни последовательность букв алфавита, ни полные имена трех своих дочек. Да что там, сейчас он, наверное, вообще не помнит, что у него есть три дочери. Бет медлит, давая ему лишнюю минуту собраться с мыслями. А может, она медлит потому, что это ей самой нужна лишняя минута, чтобы собраться с духом перед тем, что ей сейчас отчаянно хочется оттянуть.
– Что такое? – спрашивает он, протирая глаза и нос.
– Это ты мне скажи, что это такое?
Она бросает в него открытку и конверт, целясь в голову. Но они, подобно неправильно сложенному бумажному самолетику, приземляются ему на колени, вместо того чтобы с размаху ударить в лицо. Джимми берет открытку в руки.
– Сегодня не мой день рождения, – говорит он, продолжая тереть глаза.
– Открой ее.
Бет дрожит в ожидании.
– Я ничего не понимаю.
– Не строй из себя идиота. Кто это прислал?