С мечом кровавым
Шрифт:
Естественно, под рукой всегда была Лила. Когда Мима не мог заснуть, он гулял в саду, и демоница всегда находилась там. Разумеется, она постоянно была готова, преисполнена желания и могла бы стать его наложницей, однако целый ряд соображений мешал Миме воспользоваться такой возможностью. Во-первых, Лила происходила из Ада, а он по-прежнему не доверял созданиям Сатаны из принципа. С другой стороны, Мима начал терять уверенность в Восторг, что склоняло его к мысли не торопиться воспользоваться услугами другой женщины. Если бы положение Восторг было совершенно определенным и будь она беременна, то обзавестись наложницей
Кроме того, возникало маленькое побочное обстоятельство: Мима не был уверен, что Лила девственница. Безусловно, мужчине необходимо познать несколько женщин, ибо ни одна женщина не способна обеспечить необходимого разнообразия, но очень важно, чтобы женщина знала только одного мужчину. Достоинство принца серьезно пострадает, если он соединится с нецеломудренной женщиной. Создания Сатаны по всем меркам были сомнительного происхождения, и их формы здесь, в мире духов, оставались текучими и неверными, так что Лила вполне могла оказаться лже-девственницей.
Гордость не позволяла Миме подать в Главное управление Чистилища заявление о предоставлении официальной наложницы. Поэтому он оказался лишенным соответствующего обслуживания в данной области. Вот что делало Лилу такой адски искусительной, и она прекрасно знала об этом.
— Сегодня снова один? — сладко осведомилась демоница, возникнув перед ним, когда он проходил мимо копулирующей скульптурной группы. — Может, тебе следовало бы возвратить сюда свою невесту?
— Чтобы ты портила ее западными представлениями о женском суфражизме? — огрызнулся Мима. Как обычно, ему доставляло удовольствие говорить здесь без заикания.
— Но, Мима, она же смертная, — напомнила Лила. — Ты сам выдернул ее из восточного окружения и поместил на Западе. Здесь все иначе. Тут женщины обычно живут собственным умом.
— Для чего? — рассердился Мима. — Восторг уже достаточно сведуща во всем, что ей положено знать.
— Ублажать мужа и вынашивать сына, — согласилась Лила. — А как насчет ее самоудовлетворения? — Она раскинула руки в стороны и вверх, отчего ее одежды распахнулись спереди, приоткрыв безукоризненные округлости грудей, поднявшихся от этого движения. Она походила на статую.
— В этом и заключается ее самовыражение! — кипятился Мима.
— Только не в этом полушарии, — проговорила Лила, как бы невзначай дотронувшись до одного из своих. — Она должна отстаивать собственные права, совершенствоваться, вскрывать свои возможности.
— Так говорят создания Преисподней.
— Может, я и проклята. Мима, но не глупа. Мое здравомыслие досталось мне нелегко. — Она наклонилась, чтобы поправить какие-то завязочки, обнажив при этом ногу до бархатистой ягодицы.
— Я так не считаю! — сказал Мима и зашагал прочь из сада.
Однако, оставшись в постели наедине с собой, он корил себя за глупость. Почему он позволяет себе раздражаться из-за слов мерзавки из Преисподней? Мнения женщин вообще мало что значат, тем более речи какой-то псевдоженщины. Отчего бы ему попросту не использовать ее по прямому назначению и вообще не слушать, что она там говорит? Дискуссия, в конце концов, не является непременной составляющей сексуального удовлетворения.
Конечно, он мог бы вернуться в сад и сделать это прямо сейчас или вызвать Лилу сюда в замок. Он может сделать с ней все, что захочет, а после просто выгнать. Это было бы естественным и разумным поступком. Тело, которое она так нарочито демонстрировала ему… Он знал, что, хотя Лила и принадлежит к миру духов, ее плоть на ощупь будет упругой и живой. Ведь она и в самом деле предназначалась для удовлетворения мужской похоти.
Но это означало бы что-то вроде капитуляции, а даже подобная мысль была для Мимы непереносима. Вот он и страдал в одиночестве. Он был Марсом, инкарнацией, отвечавшей за эффективное разрешение споров между смертными, и в то же время не мог справиться со своим внутренним конфликтом.
Когда Восторг появилась в следующий раз, перемены в ней стали еще более очевидными. Девушке было недостаточно тихо лежать в постели; она хотела беседовать о совершенно посторонних вещах. Она все время подробно рассказывала о студентах, которым помогает получать знания, и об их интересе к причудливой культуре Востока, где так мало применяются достижения науки. Теперь у нее были группы всех уровней, от выпускников до подготовишек. Восторг нравилось ощущение независимости, возможность принимать решения, основываясь исключительно на собственных предпочтениях. Она развивала уверенность в себе и чувство личной значимости, о которых раньше не ведала. Привыкала носить западную одежду, чтобы к ней не относились как к индианке тогда, когда она предпочитала быть самою собой. Носила даже джинсы.
— Брюки, сшитые из холщовой ткани синего цвета, — объясняла она, — очень практичные и удобные для…
— Для рабочих! — воскликнул Мима речитативом. — А не для принцесс!
— Я больше не принцесса, — напомнила Восторг, не обращая внимания на его раздражение.
— Видел я западных женщин в этой мерзости! — пропел он. — На заднице вот-вот все по швам лопнет!
— Да, это одна из привлекательных черт, — согласилась Восторг.
— Чтобы показывать всякому встречному мужчине! — закончил Мима с отвращением.
— Они не имеют ничего против, — заметила Восторг. — Между прочим, мне даже несколько раз делали комплименты.
— Ты моя женщина! — взбеленился Мима. — Только я могу видеть у тебя такие вещи!
Восторг рассмеялась:
— Мима, опомнись, где ты находишься? В древней Индии? В западном мире богатством принято делиться.
— Ты точно не говорила с демоницей?
— Лилой? Нет, я не видела ее с тех пор, как перебралась в мир смертных. Но я многое узнала об истинном положении вещей, Мима.
— Мне кажется, тебе лучше бросить эту работу и вернуться сюда.
— Я этого не сделаю! — воскликнула Восторг. — Я в высшей степени довольна своей теперешней жизнью. Впервые чувствую себя по-настоящему независимой и полезной. Я знаю, что там, в университете, я нужна.
— Ты нужна мне здесь!
— А, брось! Здесь есть все, что тебе нужно, и без меня.
— Нет, не все! Я слишком много ночей провожу один.
— Один? А что случилось с Лилой?
— Я к ней не прикасался.