С нами бот
Шрифт:
Геликософия?
Хм…
Звучит нисколько не хуже, чем мефистика.
Словцо мне так понравилось, что последнюю бумажку я пощадил. Остальные отправил по назначению. Потом вспомнил о мародерской добыче, таящейся в моей сумке, и достал словарь. Представьте, геликософия в нем нашлась. Прочтя объяснение, сначала не поверил, потом хихикнул.
Геликософия, чтоб вы знали, – это умение проводить на бумаге улиткообразные кривые. Так, во всяком случае, считалось в одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году.
Глава
Моя теща Эдит Назаровна очень боится предстоящего ледникового периода. Как, впрочем, и глобального потепления. Еще ее сильно достает политика Соединенных Штатов Америки. Вы не поверите, но проклятые янки нарочно разрушают собственную экономику только затем, чтобы досадить нам, русским, уронив свой поганый доллар. И, что самое потрясающее, помимо сериалов Эдит Назаровна ежедневно смотрит молодежные реалити-шоу.
Теща по разуму.
Раньше я полагал, что она обыкновенный уникум. Теперь я так не полагаю. Как выяснилось, пенсионеры чуть ли не поголовно мрут по этим самым реалити, когда несколько юных балбесов помещаются в замкнутое пространство, изолируются от внешнего мира – и пошло-поехало. Однажды я сел рядом с тещей и в течение пятнадцати минут не отрывался от телевизора, честно пытаясь понять, чем она так очарована.
И знаете – понял. Молодежь на экране вела себя подобно старикашкам в доме престарелых: они качали права, учиняли склоки, ссорились, мирились, перемывали друг другу косточки. Родство душ. Перекличка поколений.
Похоже, нынешние детишки – с пеленок пенсионеры.
– Что это ты так рано? – басовито осведомилась Эдит Назаровна, выйдя в прихожую на звук ключа в замке.
– Уволили, – довольно-таки равнодушно отозвался я. Фыркнула и ушла к себе. Должно быть, сочла мой ответ за очередную дурацкую шутку. А чего еще прикажете ждать от этакого зятя?
Внешность у тещи замечательная. Монументальный рост, гвардейская выправка (остеохондроз), седой генеральский ежик, строгие чуть выпуклые глаза.
И все же в отличие от меня Эдит Назаровна – неотъемлемая часть нынешнего мира. Она даже знает, почему Антон Штопаный развелся с Полиной Рванге.
Двойная полочка в спальне – вот и все, что осталось от некогда уникальной домашней библиотеки. Когда супруга моя закручивала свой первый бизнес (Боже, как давно это было!), собрания сочинений и редчайшие издания стали частью уставного капитала, после чего исчезли из дома вместе со стеллажами.
Плата за опыт. Вторая основанная супругой фирма существует по сей день и вроде бы прогорать не собирается.
А вот чего я особенно терпеть не могу, так это глубокие полки. Книги должны стоять в один ряд: протянул руку – и взял. Однако в данном случае глубина – мой союзник. В один захап я изъял выстроившихся напоказ трех Шванвичей, за которыми обнаружился – правильно, сплошной Мондье. На его место я втиснул сегодняшнюю добычу, и вновь забил дыру Шванвичем.
Иначе не избежать упреков в том, что наружу торчит какое-то старье.
Нет, ничего плохого ни о Мондье, ни о Шванвиче я сказать не могу, поскольку не читал, а если и прочту, то не скоро. Вообще плохо переношу модную литературу. Бывало, все вокруг визжат от восторга, кипятком брызгают. Прочти, умоляют, прочти! Не буду. Вот спадет шум – тогда прочту. В более спокойной обстановке.
Спадает шум. Читаю. Вникаю. Прихожу к визжавшим и брызгавшим, предъявляю книжку, спрашиваю: «Ну и чем вы тут восторгались?» А они смотрят на меня непонимающе, даже оскорбленно: «Разве мы восторгались? Это ты нас с кем-то путаешь».
Какого лешего вникал, спрашивается?
Нет, не туда я пристроил словарь. Найдут и выкинут. Уж больно вид у него непрезентабельный. Корешок кто-то залепил тряпочкой накануне Кронштадтского мятежа, нижний край подмочен и подсушен, предположительно, в конце второй мировой, местами имеются потертости и замшелости.
Поразмыслив, решил: пусть живет в сумке.
Защелкнув замок, поднял глаза и обнаружил в дверном проеме тещу с застывшим лицом. Что еще стряслось? Секунды две мы молча смотрели друг на друга. Наконец губы ее шевельнулись.
– Шашлыки есть нельзя, – глухо известила она. У меня сразу отлегло от сердца.
– Не буду, – заверил я.
Крайне легкомысленный ответ. Выпуклые водянистые глаза Эдит Назаровны стали беспощадны. Еще немного – и с волевых генеральских уст сорвется сухое: «Расстрелять». Не сорвалось.
– Капли жира падают на угли, – проговорила она, глядя на меня так, словно я был в этом виноват. – И дым получается канцерогенный.
– Эдит Назаровна! – жалобно взвыл я. – Да мы бы тогда еще в неолите от рака вымерли!
Ну и зачем ты взвыл, правдолюбец? Не знал, что последует?
– То есть? – вскинулась она.
– Первобытные охотники – они ж поголовно мясом питались. Испеченным на угольях!
– Да может, тогда рака еще не было!
– Потом изобрели?
– А что же, – зловеще сказала она. – Может, и изобрели. Откуда мы знаем?
Опомниться бы, кивнуть, согласиться…
– А Святослав Храбрый? – вместо этого запальчиво спросил я. – Он в походах одну конину на костре пек! Припасов не брал…
– А от чего умер?
– Голову отрезали.
– Вот, – сказала она. – А иначе бы от рака.
Я не нашелся, что ответить.
– По телевизору передали! – с победным видом выложила теща главный козырь. – Что ж они там, врать будут?
– Эдит Назаровна! Да их поувольняют к лешему, если они хоть раз правду скажут!
– Но ведь надо же чему-то верить!
– Я верю.
– Чему?!
– Верю, что вот сейчас разговариваю с вами о шашлыках…
Она задохнулась.
– Эдит Назаровна, – попробовал я смягчить свою бестактность. – Не расстраивайтесь вы… Я вон и в Бога не верю, но это же не означает, что Его нет.