С носом
Шрифт:
Когда подходила к зеленому дому Виртанена, порыв ветра сорвал последние листья с кубикообразных лип в парке. Краем глаза заметила, как что-то прошмыгнуло почти у самой земли, но постфактум уже сложно было сказать, что это — собака, кошка, чайка или полиэтиленовый пакет. У входа я, особо не задумываясь, позвонила в домофон и вскоре стояла в теплом подъезде, где батарея, выкрашенная в бирюзовый цвет, журча и перешептываясь сама с собой, обдала волной тепла мой бок, когда я проходила мимо.
Лифт был не нужен. Решила не беспокоить ни кинодаму с верхнего этажа, ни гигантскую ошибку
Прошлепала вверх по лестнице два этажа, именно прошлепала, на сей раз на ногах была «умная» обувь, белые кеды. Не раздумывая, позвонила в дверь. Звук ударился о стены подъезда громко и тягуче. Испугалась, но подскочить не успела, потому что дверь уже приоткрылась.
— Да? — еле слышно прошептал голос из-за двери. В густом сумраке удалось разглядеть влажный глаз.
— Привет, — сказала я.
— Привет, — прошептал глаз и дрогнул. — Кто там?
— Ирма.
Глаз с загробным голосом Виртанена немного помолчал, и казалось, будто он висит на фоне черного полотна. Лифт вызвали на верхние этажи, по спине пробежала холодная дрожь, словно кто-то стоял у меня за плечом и наблюдал.
— Ирма, которая с исследованием, — сказала я, заметив, что диалог с глазом Виртанена как-то не клеится. Похоже, Виртанен уже забыл, что я приходила.
— Ах да, — наконец сообразил он и открыл дверь. Я увидела его целиком. На нем были длинные черные кальсоны и серая, не по размеру большая футболка, которая хоть и прикрывала добрую половину его живота, но делала его еще внушительнее, чем он был на самом деле. У Виртанена был такой вид, как будто он пропустил какую-то очень важную встречу.
Он пригласил меня пройти, по своему обыкновению слегка дрожа. В одной-единственной комнате со времени моего предыдущего визита никаких глобальных изменений не произошло, лишь на всех горизонтальных поверхностях появился новый слой засыхающих отходов разных видов жизнедеятельности. Я остановилась посреди комнаты недалеко от дивана, сесть на него не решилась, он выглядел еще более хлипким, словно только и ждал последнего седока, чтобы наконец попрощаться с этим миром и переместиться на зеленые луга диванного рая, где можно припустить вприпрыжку на вновь обретенных четырех здоровых ногах. Виртанен проковылял мимо дивана и пригласил сесть за стол. За ним колыхался шлейф из смеси перегара и пенициллина.
— Так вот, — сказал он, тоже сев за стол и хорошенько тряхнув головой, дабы привести ее хотя бы в какое-нибудь функциональное состояние. Его колючие щеки тряслись. — Простите, ну это, всё. Я тут приболел. У нас с вами вроде было какое-то дело.
— Собственно говоря, не было, — сказала я.
Он посмотрел на меня с таким ужасом, с каким только может смотреть мужчина средних лет, находясь в глубоком похмелье и ожидая чего угодно. Из окна струился серый послеполуденный свет, стальной — казалось, даже с металлическим привкусом. В комнату проникал приглушенный шум — где-то за углом, на рынке, сгребали в большую кучу мусор. Я сидела, смотрела на Виртанена и удивлялась безразличной неразговорчивости, которая развилась во мне, начиная с того долгого дня, когда я побывала у Хятиля и у замученных Йокипалтио. Теперь хотелось какого-то тепла, и верилось,
Через некоторое время Виртанен просипел что-то вроде «ага», и было видно, что он не решается ни о чем спросить. Я, в свою очередь, тоже ничего не говорила и не спрашивала, зубы буквально срослись. Гоняла через нос горячий свистящий воздух да теребила найденный на столе кассовый чек. Смяла его в комочек размером с булавочную головку, потом снова расправила. Все покупки были жидкостями: шестибаночная упаковка пива, уцененный в последний день реализации йогурт и литр «Мистера мускула» для прочистки труб. Колыхнулась надежда, что хотя бы последнее бедняга не залил в горло.
— Ну, точнее, не знаю, — сказала я наконец. Стоило бы, конечно, соблюдать некоторую дистанцию и вообще владеть ситуацией, но, с другой стороны, хотелось просто быть честной, было ощущение, что никакой особой необходимости опасаться Виртанена нет. — Правда, не знаю, — продолжила я и посмотрела на стол, где грязные следы от бутылок стали казаться олимпийскими кольцами. — Надо было домой. Я пошла. А теперь вот пришла сюда.
Он посмотрел на меня своими понимающими полупьяными коровьими глазами и слегка обескураженно сказал:
— Ай.
— У меня даже бумаг с собой никаких нет.
— Ээ, бумаг?
— Похоже, ты не очень помнишь, кто я?
Он почесал голову с пластами сальных волос. На плечи посыпалась перхоть.
— Ну да, — сказал он, встрепенувшись. — Но ведь все как бы не так уж плохо?
Невнятная вереница мыслей закружилась у меня в голове. Догадка, предположение, страх и надежда, и даже легкое удовлетворение оттого, что это был вопрос не про все-в-порядке. Но в то же время чувствовалось, что он, Виртанен, имел в виду именно меня.
— Ну, — сказала я. — Да. То есть нет. Нет, конечно.
Хотя Виртанен не подал ни малейшего вида, все-таки было понятно, что он чего-то ждал.
— Ну, или не знаю, — сказала я и поспешила продолжить: — Сын пригнал машину.
Сложно сказать, почему из всех проблем нужно было выложить именно эту, но ничего другого просто не пришло в голову, что-то там, в голове, давило и мешало, скорее всего, то, что каким-то запутанно-необъяснимым образом история с машиной была связана с Ирьей и ее мужем, и нельзя объяснить, почему эти полузнакомые люди стали мне вдруг так дороги, почему-то она меня тревожила, эта Керава, в голове клубилась непонятная темная пыль, что сродни дурному предчувствию. Но ведь невозможно же об этом вот так взять и рассказать, чтобы всем стало ясно.
— Ааа, — произнес Виртанен. — Ну а разве это плохо?
— Что? — спросила я. На секунду задумалась: неужели все-таки говорила вслух?
— Ну, машина. Что будет машина. Немного машины.
Он говорил совсем как сын, этот Виртанен, то есть как мой сын, а не просто по-мальчишечьи — я заметила это в прошлый раз, в это мгновение какое-то сомнение пронеслось у меня в голове, но потом я решила, что, возможно, это только кажется, что они говорят как мужчины, эти мужчины.
— Ну да, — сказала я. — Только вот ума не приложу, зачем мне она.