С Новым годом, с новым счастьем!
Шрифт:
– Повар из меня никудышный, – живо отозвалась Кэтрин. – Ну, дорогая, тебе пора домой. Читаешь ты все лучше. Не забудь про домашнее задание. Три странички на сегодня.
Слова давались с трудом. Горло, казалось, все сильнее сжимают тиски, и хоть она говорила правильные вещи, мысли, ее улетали по касательной совсем в другую сторону, и от этого ее подташнивало и чуть-чуть кружилась голова.
– Но вы хоть придете в гости? – взмолилась Клэр, и Кэтрин неопределенно кивнула. – Когда?
– Скоро.
– Сегодня?
– Нет, деточка, сегодня
– Нет, вы должны прийти сегодня, – возразила Клэр. – Гейл опять придет готовить, а я не хочу есть ее еду! – В темных глазках уже стояли слезы разочарования, и Кэтрин все тем же бодрым тоном проговорила что-то о полезности домашней пищи по сравнению с рыбными палочками и о том, что морковка хорошо влияет на рост волос.
Потом она поднялась и проводила Клэр к выходу, чувствуя, что ей необходим глоток свежего воздуха.
Тоненький голосок продолжал брюзжать, а она выскочила из школы к своей машине, села и поспешно опустила окно. Она вся горела, несмотря на стужу и сырой тяжелый туман.
Ледяной ветер освежит ее мысли. Ей нужно подумать, нужно все расставить по местам. Она завела машину и выехала со стоянки, а мысли крутились вихрем и лопались у нее в голове, как у больного в лихорадочном бреду. Она убеждала себя, что непозволительно так нервничать, что если она станет так реагировать на любое мимолетное упоминание его имени, то ей нелегко придется в жизни.
Последнее, о чем она подумала, прежде чем потерять управление, было: она здравомыслящая женщина, взрослая женщина и нечего вести себя как подросток, раздираемый муками безответной любви.
Перед глазами у нее все поплыло от слез, она ощутила сильный толчок – и потеряла сознание, грудью навалившись на руль.
Когда сознание вернулось к ней, она находилась в комнате, где лежала на очень твердой постели и очень жесткой подушке, а перед ней маячил телевизор, подвешенный на каком-то хитроумном приспособлении – очевидно, чтобы его можно было поворачивать под любым удобным для зрителя утлом. Кэтрин смотрела на телевизор, пытаясь сообразить, что она делает в больнице.
Потом нажала на красную кнопочку у кровати и стала ждать, пока кто-нибудь придет.
У нее болело все тело. Казалось, ломит каждую косточку по отдельности, и Кэтрин, едва на пороге возникла медсестра, произнесла чуть слышно:
– Пожалуйста, дайте обезболивающего.
Сестра сверилась с карточкой на спинке кровати, блеснула улыбкой и покачала головой.
– Только после того, как вас осмотрит доктор, милая.
– Пожалуйста! – Кэтрин с трудом сдерживала слезы. – Я хочу вернуться домой.
– К сожалению, я должна сказать «нет». – У сестры был благожелательный, но твердый взгляд, и Кэтрин решила, что из нее вышел бы отличный учитель. – Сию минуту приведу доктора Сойерса, милая. – Она выскользнула из палаты и пять минут спустя вернулась с врачом. Тот улыбнулся, присел на край кровати и с математической точностью перечислил все ее повреждения. Два сломанных ребра, трещина в запястье и сильнейшее
– Вам еще повезло, что все так закончилось, – добавил он, сияя, будто большей радости в жизни у него не было. Потом встал и как бы между прочим заявил: – А вот машину вашу придется списать. – Это стало последней каплей. Кэтрин разрыдалась, захлебываясь и отчаянно сморкаясь в подсунутые врачом бумажные платки. – Шок, – глубокомысленно прокомментировал тот. – Сестра принесет вам обезболивающее, а я прошу вас отдыхать как можно больше.
– Сколько я здесь пробуду? – простонала Кэтрин.
Доктор немного подумал.
– Как минимум неделю, а затем сможете вернуться домой, если у вас есть кому за вами, ухаживать. Есть?
– Нет, – всхлипнув, ответила она, и доктор встревоженно нахмурился.
– Ну, ничего, ничего, не переживайте, – успокоил он ее. – Что-нибудь придумаем. – Он испарился, а вместо него возникла сестра, которая, без умолку болтая, измерила ей температуру, пульс и давление, а в самом конце сделала главное – вручила ей две обезболивающие таблетки.
– А как насчет чашечки чая? – спросила она, и Кэтрин в ответ благодарно улыбнулась.
– И телефон, будьте так добры.
Она позвонила в школу, положила трубку и стала себя жалеть.
Она попросила двух учительниц из школы принести ей чтиво, поскольку, боялась за свой рассудок, если придется целую неделю смотреть телевизор, и настроение ее заметно улучшилось, когда те появились с полными руками книг, массой школьных новостей и несколькими рисунками девчушек Кэтрин.
Кэтрин вертела рисунки так и эдак и пришла наконец к выводу, что ее состояние далеко не столь тяжелое, как можно подумать, исходя из этих рисунков.
– На одном я с ног до головы в гипсе и синяках, – рассмеялась она, демонстрируя листочек подругам, а после их ухода пристроила рисунки рядышком и всякий раз улыбалась, когда натыкалась на них глазами.
Она сама попросила принести ей книги, да потолще, но в следующие два дня, по мере того как боль понемногу стихала, ловила себя на том, что не читает, а постоянно думает о Доминике, представляет себе эту возникшую в его жизни женщину, гадает, насколько все у них серьезно. Ей нелегко дался вывод, что ее короткая связь с Домиником мало его затронула, раз он сумел так быстро выбросить ее из головы и с такой легкостью нашел ей замену.
Так даже лучше, без особого успеха убеждала она себя. Гораздо проще забыть мужчину, если знаешь наверняка, что тот забросил тебя, как ненужный хлам, в самый темный чулан своей памяти. Но от этих мыслей ей нисколько не становилось легче.
Кроме того, ее начала тревожить мысль о том, что с ней будет после больницы. Обе подруги заверили, что не бросят ее на произвол судьбы, позаботятся, чтобы в доме все было, да скоро, добавили они, она и сама сможет ковылять по дому. Но как же она выживет в своем пустом жилище, в одиночестве, без ее двадцати девчонок, которые всегда отвлекают ее от тоски?