С Новым годом, с новым счастьем!
Шрифт:
Она положила книгу на живот и уставилась в окно. Там были ее работа, ее дом, ее сад – и бесконечная пустота, которая заменяла ей жизнь. Она услышала, как открылась дверь, и обернулась, радуясь любому обществу, пусть даже обществу болтушки сестры с термометром в руках, – и в следующий миг вся ее боль улетучилась под стремительным натиском адреналина, потому что перед ней, у белого встроенного шкафчика, стоял Доминик. Высокий, смуглый, сильный Доминик – единственный человек, которого она не хотела здесь видеть, потому что он
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
– О, – сказала она без всякого выражения, еще не осознавая, что это Доминик во плоти стоит перед ней. – Что ты здесь делаешь?
– Что случилось? – Он огляделся в поисках подходящего места и в конце концов притащил себе стул и уселся рядом с постелью.
А тебе какая разница? – вертелось у нее на языке. В последний раз, когда я тебя видела, ты не мог дождаться, чтобы я убралась прочь из твоего дома. В последний раз, когда я слышала твое имя, его упомянули в связи с другой женщиной.
– Я разбила машину, – тупо ответила Кэтрин и принялась теребить кончик косы, избегая смотреть ему в глаза. – Погода была очень плохая, а я, сделала чересчур резкий разворот. Ну, с любезностями покончено, теперь, будь так добр, ответь мне, что ты здесь делаешь? Откуда тебе вообще известно, что я в больнице?
– От Клэр, – тяжело выдохнул он и, откинувшись на спинку стула, вытянул свои длинные ноги так, что почти уткнулся носками в белую тумбочку у самой ее кровати. – Она попросила меня помочь ей с открыткой для тебя. – Он выудил из внутреннего кармана пиджака сложенный листок бумаги. Сверху красовался прелестно-несообразный домик с садом, а внутри она обнаружила пожелание здоровья, написанное по-детски крупным почерком. Строчки разбегались в разные стороны и пропадали у самого края листочка. Кэтрин улыбнулась, но улыбка эта исчезла так же быстро, как и появилась.
– Никакой необходимости не было лично его приносить, – натянуто произнесла она и пристроила листок поверх всех остальных рисунков.
Хвала небесам за то, что у нее есть заботливые друзья – единственное утешение одинокой женщины.
– Верно, – прозвучало в гробовой тишине его согласие, – никакой необходимости не было. – Он вздохнул и провел рукой по волосам необычно нервозным жестом. Кэтрин проследила за его рукой холодно и отстраненно.
– В таком случае, зачем ты пришел?
– Что ты собираешься делать, когда выйдешь отсюда? – Он обошел ее вопрос с такой небрежностью, что Кэтрин вскипела от злости.
– Это тебя не касается, – отрезала она хладнокровно, гордясь собой за то, что сумела собраться. Какая жалость, что в прошлом хладнокровие подводило ее. Неплохо было бы ему появиться, когда она изо всех сил сражалась со своим влечением к этому человеку.
Он ничего не ответил, хотя ему стало явно не по себе.
– Передай Клэр мою благодарность за открытку.
– Доктор сказал, что дома за тобой некому будет ухаживать.
Кэтрин густо покраснела и яростно сжала пальцы в кулаки.
– Какое ты имел право задавать подобные вопросы моему врачу? – процедила она сквозь зубы.
– Он посчитал, что я мог бы помочь.
– Да-да, помочь ты можешь. Ты можешь оказать огромную помощь, если сейчас же уберешься отсюда. Мы уже все сказали друг другу.
– Ничего подобного. – Доминик скрестил на груди руки и устремил на нее взгляд. – Мы даже и не начали еще ничего говорить друг другу. – Его глаза смотрели на нее с ледяным спокойствием, как будто он только что бросил перчатку и теперь настраивается на неизбежную дуэль.
– Послушай, уйди, – устало сказала она. – Сейчас мне это не по силам. – Она медленным движением приподняла дрожащую руку и опустила ее на лоб.
– Кэтрин, – сказал он, не меняя вызывающего тона, – я приехал отвезти тебя домой.
– Я возьму такси, – заявила она, глядя не на него, а вниз, на белоснежный пододеяльник. Откуда только подобная тяжесть в здешнем постельном белье? – думала она. Может, персонал намеренно добивается, чтобы пациенты не залеживались и освобождали койко-места другим больным?
Он встал, обошел кровать и открыл дверцу гардероба. А потом принялся доставать ее вещи и запихивать их в сумку, а Кэтрин, раскрыв от ужаса рот, смотрела на эту сцену.
– Что ты себе позволяешь, черт побери? – взвизгнула она. Она бы выпрыгнула из постели, но переломы, к сожалению, не допускали резких движений… – Мне разрешено быть здесь до завтрашнего вечера! – повысила она голос до разумных пределов, не желая вызвать появление встревоженных медсестер.
– Врач сказал, что ты можешь уехать и сейчас, если за тобой найдется кому постоянно ухаживать.
– Не смей трогать мою одежду!
Он закончил паковаться, после чего повернулся к ней и очень спокойно произнес:
– Мне сказали, что ты счастливо отделалась. Чуть сильнее удар – и тебя бы уже не было.
– Вот была бы потеря для всего человечества!
В два шага он оказался рядом с ней, обхватил пальцами ее запястье и сказал со злостью:
– Ах ты, дура, эгоистка, упрямая ослица, стерва! – Он скрипнул зубами. – Мне следовало бы просто уйти отсюда. Лежи и разыгрывай из себя страдалицу!
– Ну, и что же ты? Давай! – Она уставилась на него горящими глазами, и в комнате надолго повисло молчание.
Наконец он хрипло бросил, поворачиваясь к ней спиной:
– Не могу, черт возьми. – Голос прозвучал натужно, а шея багрово потемнела.
– И что это должно означать?
Она знала, что бы ей хотелось услышать в ответ, но времена фантазий прошли. Реальность взяла верх, и в ней не было места притворству, будто между ними осталось хоть что-то, хоть малейший обрывок любви шестилетней давности.