С Новым Годом!
Шрифт:
«Хммм… а через год меня с горы столкнул, дурашка. Вот так и верь в вечную любовь!» — я захихикала, сводя следующих друг за другом дня рожденья.
Свадьба состоялась у нас весной, перед защитой диплома.
20 лет — Тридцатиминутный фейерверк в кампусе Эдинбургского университета, который я смотрела из-за плеча Миши… очень часто закрывая глаза.
«Я так и не научилась получать удовольствие с открытыми глазами…» — ещё раз хихикнув, перевернулась на спину.
19 лет — Миша стал таким популярным художником в стиле «love story», применив его в живописи и написании портретов, что смог купить дом в Глазго. Он подарил его мне, доставив родных из Красноярска прямо туда.
Я рыдала — так соскучилась за год по родным.
Там же Орлов сделал мне первое предложение, на которое я ответила просьбой не спешить.
Впереди у нас была вся жизнь! Я училась, Миша был на последнем курсе своего абердинского университета… Какая семья? В моём представлении семья — это ужины вместе, ночь — в объятьях друг друга, дети (мама моя родная!)… у нас ничего этого не было. Я — в Эдинбурге, он — в Абердине… в разных городах, каждый по своим кампусам! Пусть мы встречались в выходные, но это всё равно не то.
Миша не обиделся… или сделал вид, что не обиделся.
До конца вечера я просидела в напряжении, которое смог снять только сам Орлов, затащив меня на крышу, когда я вышла на кухню помыть руки.
«Больше нас никто не видел в тот день…» — улыбка заиграла на моих губах.
18 лет…
«Ох… — Моё совершеннолетие вообще вынесло бы мозг любой девушке! — Оно оказалось противоречивым, наполненным полярными эмоциями…»
По порядку!
Во-первых, я впервые прилетела в Шотландию.
Во-вторых, мы с Мишей не виделись целый год! Я закончила школу и, после сотни семейных советов и тонны пролитых слёз, наконец, выгрызла себе разрешение на поступление в Эдинбургский университет. Дураку понятно, почему свой выбор я сделала именно в пользу филологического факультета города, несколько веков бывшего столицей Шотландии.
Папа с мамой расставались со мной очень тяжело, но они понимали, что их единственная дочь не может вечно просидеть возле них, держась за мамин подол.
Как сейчас помню: «Шереметьево», 23 июня…
«Осталось два дня до моего дня рожденья! Я стану совершеннолетней! Я смогу, наконец, по-настоящему стать взрослой…» — в груди всё замирало.
Я прилетела в Эдинбург, и тут мы подходим к пункту «в-третьих»!
Миша не встретил меня!
В аэропорту меня ждали сёстры Орлова: Оля и София. Девочки тепло приветствовали, но на вопросы о своём брате молчали, загадочно улыбаясь.
Оля забрала меня к себе.
Всё происходило так спонтанно и вне какой-то логики, что я просто согласно шла, куда меня вели.
Внутри бушевал тайфун. Мысли разрывали черепную коробку.
«Он меня не любит больше? Не хочет видеть? Готовится признаться в измене? Полюбил другую? Блин… конечно, мне никогда не стать ровней сыну миллиардера!» — Вот, когда самооценка даёт трещину!
Я понимала, что мы с Мишей не виделись целый год, да и за те полгода, что он провёл в России, заканчивая 11 класс, между нами ничего из того, что хотелось бы попробовать воспалённому молодому организму, не было, а это тяжело для мужчины, каким Миша всегда себя позиционировал, доказывая взрослость и словами, и поступками.
Я заснула в расстроенных чувствах. Даже поплакала немного. Чуть не выбросила неоновое сердце, которое привезла с собой в подарок парню.
В день совершеннолетия проснулась, почувствовав, что на меня кто-то смотрит.
Открыв глаза, огляделась.
Когда, наконец, увидела Мишу за высокими окнами, которые в доме Ольги были почти на всю стену, чуть не упала с кровати, торопливо выбираясь из одеяла.
Орлов приник к стеклу двумя руками и жадно смотрел на меня.
Я с сожалением оглядела раму. Окно не открывалось. Коснулась холодного стекла, будто дотрагиваясь ладони любимого.
Сердце бухнулось в пятки, когда Миша коварно улыбнулся.
«Иди сюда…» — прошептала я одними губами.
Орлов отрицательно мотнул головой.
Все сомнения вернулись сразу же, поднимая бедное сердце и снова роняя его вниз.
«Почему?»
— Я тебя съем, моя Красная Шапочка… — глаза у Миши блестели так ярко, что я нервно хихикнула. Шотландец оценил мою пижаму. — Хочу тебя поцеловать… — глухо донёсся голос парня через стеклянную преграду.
Шагнув вперёд, прижалась к стеклу. Миша с готовностью ответил, касаясь губами стекла, где замерли мои губы.
— Даже отсюда чувствую, какая ты сладкая…
«Болтун — погибель женская, девочки!» — прерывисто сделав вдох, зарделась.
— Скоро увидимся… — тяжело вздохнул Орлов и исчез.
Я была готова его убить!
Когда ко мне пришли сёстры Михаила, чтобы поздравить с восемнадцатилетием, я уже немного отошла, но быстро завелась снова, едва девочки пригласили меня на прогулку в Глазго.
«У нас самый классный музей в городе!» — весело щебетала Софа, а я зубами скрипнула от досады.
Всё исчезло вмиг, едва я переступила порог галереи.
«Я», «Я», «Я», «Я»! Везде! На стенах, в рамах! Разная — чёрно-белая, цветная, оживлённая рукой любимого художника!
Я не фанат своей внешности, но глядя на себя, не могла от восторга рот закрыть.
«Он сотворил меня на холсте!»
Стрелочек в этот раз не было. Только подпись и стайки людей, переходящих от картины к картине.
Миша нашёл меня сам.
Я стояла, как заворожённая, перед шестнадцатилетней самой собой у ели, росшей возле моего дома. «Она» улыбалась и нежно трогала колючие иголки символа нового года, а в её волосах таяли снежинки.