С открытыми картами
Шрифт:
Перед входом в ресторан был просторный холл, одна стена которого, стеклянная сверху донизу, глядела на перрон. Они остановились в углу и, прижавшись лбами к стеклу, будто стараясь рассмотреть мокнущие на бетоне самолеты, начали тихий разговор.
— Почему задержался? — спросил Тульев.
— Опоздали на десять часов.
— Ладно, к делу.
— Ты должен быть у входа в морской порт к одиннадцати. — Уткин посмотрел на свои часы. Это был советский хронометр «Спортивные». — Сейчас восемь, времени хватит. Подойдешь к старшему в группе. Вы друг друга знаете —
— Как же, приятели, — заметил Тульев.
— Чем он тебе насолил?
— Долго рассказывать. Что дальше?
— Наша группа должна была посетить филатовский глазной институт, но из-за опоздания это отменили. Походят по городу, а потом должны ужинать в каком-то ресторане. Так что раньше одиннадцати они в порту не будут, можешь не спешить.
— Уж больно мы с тобой на близнецов не похожи, — с иронией сказал Тульев.
— Не беспокойся. Никто из этих горластых баранов на пароходе меня больше одного раза в лицо не видел. А на паспорте фото твое. Я ни разу на берег не сходил. И вообще сейчас, наверное, пограничники в паспорта не очень-то внимательно вглядываются — погода такая…
— Как меня зовут?
— Карл Шлехтер.
— Кто я такой?
— Художник из Гамбурга.
— Подходяще.
— Послушай, что тут у тебя произошло? — спросил Уткин. — Такую горячку пороли, гнали меня сюда, как на пожар.
— Лишние вещи говоришь, — жестко осадил его Тульев. — Ты сюда надолго?
— А это не лишнее?
— Ладно. Квиты.
— Где рация?
— Подробный план у тебя в кармане. Там все описано.
— Трудно здесь?
— Узнаешь сам. Зачем тебя заранее пугать или, наоборот, успокаивать. Прыгнул в воду — плыви, а то утонешь… Скажи лучше, каков порядок прохода на судно.
— Это просто. Сдаешь пограничнику пропуск, получаешь паспорт, и все.
— Когда отваливает посудина?
— В девять утра завтра.
— В советские порты заходит?
— Прямо на Босфор. Мы идем из Сухуми.
— Хорошо.
Помолчали. Тульев, плотно прикусив мундштук папиросы, смотрел на размытые дождем, похожие на обсосанные леденцы, разноцветные огни рулежных дорожек и взлетной полосы, редким пунктиром расчертившие раннюю темноту вечера.
Уткин не мог уловить по его лицу, о чем он сейчас думает. Казалось бы, человек должен радоваться, а он словно окаменел.
— Долго здесь пробыл? — спросил Уткин совсем тихо.
— Три года.
Уткин посмотрел на погасшую папиросу Тульева.
— Давай мне твое курево — на пароходе советские папиросы тебе ни к чему.
Тульев неожиданно улыбнулся.
— Верно. А я и не подумал.
Он вынул пачку «Казбека». Уткин закурил и сказал:
— У меня в каюте есть американские сигареты.
— Номер каюты какой?
— Семнадцатая, по правому борту. Да Круг тебе покажет, он по соседству.
Еще постояли молча, а затем Тульев резко повернулся.
— Пора. Проводи меня вниз.
У выхода они подождали, пока не пришел автобус из города.
— Ну счастливо, — сказал Тульев… — Твой самолет будет, наверное, утром. Следи. Объявят рейс по радио. Или узнавай в справочном.
— Счастливо, передавай привет нашим.
Они пожали друг другу руки, и Тульев вышел под дождь. Уткин смотрел, как он быстро пересек полоску мокрого асфальта и прыжком вскочил в раскрытую дверь автобуса. Автобус тут же тронулся…
Когда Тульев доехал до центра города, дождь прекратился, и на пустынных дотоле улицах как-то сразу стало оживленно, будто людям до смерти надоело сидеть в четырех стелах.
Час он убил в кафе на Дерибасовской. Когда входил, посетителей можно было пересчитать по пальцам, выходить уже пришлось под присмотром швейцара, который стерег дверь, закрытую ввиду отсутствия мест. У кафе стояла длинная очередь.
Тульев пешком отправился в порт. Дорогу спрашивать не было необходимости: до Приморского бульвара его довели пароходные разноголосые гудки, а там уж заблудиться невозможно.
Было еще рано. Тульев остановился на бульваре у парапета и смотрел на раскинувшийся внизу целый город на воде, прислушиваясь, как ворочается и дышит вечный работяга-порт.
Воды совсем не было видно. Суда самых разных назначений и очертаний — от невзрачного угольщика до белоснежного океанского лайнера — столпились в гавани бок о бок, будто сошлись на какую-то деловую встречу. И по гулу, витавшему над ним, можно было угадать, что здесь не собираются спать, что во всю ночь корабли не сомкнут глаз. Не хотелось уходить отсюда. Ночной порт вливал такую бодрость, что человеку, наглядевшемуся на него, казалось нелепым, что вот сейчас он пойдет и ляжет в кровать, чтобы уснуть скучным сухопутным сном. Человек впитывал всем существом своим густое дыхание порта, и у него слегка кружилась голова, словно ему дали глотнуть столетнего рома из фляги, которую пускали по кругу матросы пиратского парусника…
Тульев спустился по лестнице, медленно подошел к воротам порта. Было без двадцати одиннадцать.
Пришлось побродить, почитать расписания, объявления. В пять минут двенадцатого он издалека услышал громкий женский смех, шарканье ног. К воротам приближалась толпа туристов. По всему было видно, что они неплохо провели время.
Тульев напряженно выглядывал в толпе Виктора Круга. Его не было, и Тульев испугался. Но вдруг донесся голос Круга — он крикнул по-немецки:
— Подождите меня все у входа!
А затем Тульев увидел его. Круг просто отстал, шел позади, как пастух за стадом. Так ему было удобнее заметить Тульева и показать себя.
Тульев пристроился в хвост растянувшейся толпы, затем чуть отстал и, повернувшись вполоборота, ждал, когда Круг приблизится.
— С нами бог, — шепнул он, поравнявшись с Тульевым. Он хотел дать понять, что волновался за Тульева. Но это получилось неубедительно.
— С нами бог, — повторил Тульев. Он давно не говорил по-немецки и сейчас услышал себя словно со стороны, как будто тот человек, который полчаса назад стоял у парапета на бульваре, так там и остался и смотрит вслед человеку, удаляющемуся в чрево порта, чтобы сесть на пароход.