С Петром в пути
Шрифт:
Однако конницы той так и не углядели. И иных условий договора сторона Августа не соблюла. Разочарование в союзниках нарастало день ото дня. Пока что их пункты оставались на бумаге, от такового бумажного вспомоществования душа изнылась.
Пётр писал другому своему союзнику на бумаге, датскому королю Фридерику IV: «Принц волоский Кантемир за нас деклеровался и по силе учинённого от него самого подписанного трактата себя нам обязал чрез всю сию войну, яко союзник, крепко держатися и со всею своею силою купно со мною против общего неприятеля действовать, яко же он уже действительно с десятью тысячами человек благовооруженных и конных волохов с помянутым коим генерал-фельдтмаршалом Шереметевым соединился и ещё больше войска к себе ожидает».
Писано было
Шереметеву же предписал так: «Извольте чинить всё по крайней возможности, дабы времени не потерять, а наипаче чтоб к Дунаю прежде турков поспеть, ежели возможно. Взаимно поздравляю вас приступлением господаря волоского».
Шереметева следовало погонять. Он был кунктатор — медлитель. Но у него всегда находились причины промедления. И ничего нельзя было поделать. Зато всё, что он предпринимал, почти всегда отличалось некоей основательностью.
Своему фавориту Меншикову Пётр сообщал обо всём мало-мальски значительном. «О здешнем объявляю, — не преминул он отписать, — что положено с королём и с поляками, экстракт посылаю при сем... фельдтмаршал уже в Ясах. Господарь волоской с оным случился и зело оказался християнскою ревностию, чего и от мултянского вскоре без сумнения ожидаем, и сею новизною вам поздравляет».
Забота семейная не оставляла его. Сын и наследник царевич Алексей некоторое время препровождал свой путь к невесте вместе с ним. Увы, чувствовал он его отдаление, возраставшее с каждым годом. Он не вникал в дела царствования, не сострадал отцу, его интерес лежал где-то в стороне. За недосугом Пётр нередко забывал о сыне, да и тот не жаловал отца письмами. Дядья со стороны матери взяли над отроком верх и всё материнское окружение. Он пытался заняться сыном, старался держать его при себе, что при частых переездах со дня войны не всегда представлялось возможным. Но видел: сын отчуждён, а тетёшкаться Пётр не умел, суровость стала его уделом.
Однако нашлась подходящая невеста. Алексей был аккурат в том возрасте, когда матушка Наталья Кирилловна женила его, Петра, на боярской дочери Евдокии, Дуньке, девице хоть и пригожей, но угловатой, даже неотёсанной. Брак же сына представлялся Петру иным — иноземная принцесса Вольфенбюттельская была превосходно воспитана и не то что выучена — вышколена. Ему будет с ней интересно, может, она и потянет его за собой — к музыке, книгам, политесу.
Он и написал матери принцессы — герцогине Христине Луизе Брауншвейг-Вольфенбюттельской: «...получили мы вашей светлости и любви приятное писание... из которого мы с особливым удовольствием и сердечною радостию усмотрели, что до сего времени трактованное супружественное обязательство между нашим царевичем и вашей светлости принцессою дщерию, действительно к заключению и так свою исправность получило».
Забота? Разумеется, и она с плеч. Каждому торжеству рад. А они всё реже. Придётся ли торжествовать над Карлом? Он-то готов, вот уступит ли султан? Он весьма норовист. Спросить ли Феофана? Он уверяет, что способен заглянуть в будущее.
Очень он занятен, этот Феофан. Когда проигрывает в шахматы — радуется, а когда выигрывает — вроде бы печалуется. Вся жизнь его — авантюрный роман. Он родился в Киеве в 1677 году и окрещён Елисеем. Рано осиротевшего мальчугана взял на воспитание дядя, ректор Киево-Могилянской академии Феофан Прокопович, чьё имя и фамилию он и унаследовал. Учился в академии, показал блестящие способности, по кончине дяди вынужден был пуститься в странствие. В Польше он поменял веру, стал униатом и получил новое имя — Самуил. Из Польши он прошёл пешком через всю Европу и стал студентом Коллегии святого Афанасия в Риме. Но и там ему не сиделось, и Елисей-Самуил отправляется пешком на Восток, по пути останавливаясь в университетах Лейпцига, Галле, Йены для слушания занимательных лекций. Ненадолго остановившись в Почаеве, он снова перебирается в Киев и вскоре становится профессором поэтики, риторики, философии, теологии в той академии, которую
В нём он утверждал, например: «Может монарх государь законно повелевати народу не только всё, что к знатной пользе отечества своего потребно, но и всё, что ему не понравится, только бы народу не вредно и воли Божией не противно было».
Спросил. Феофан предрёк с уверенностью: одолеешь, государь, нечестивого Карлуса, у него одно на уме — война. А воитель — Бога хулитель. Стало быть, Бог — тебе помог.
— А ныне, Феофане, что нас ожидает?
— А ныне, государь милостивый, ничего не вижу — темень кромешная. А далее аспиды кишат, не смею поминать. Полчища несметные идут против христиан. Господари ими давно подмяты, не союзники они тебе...
Одно скажу: обопрись на свою силу, токмо на свою. Остальная ненадёжна.
— Эк утешил! — воскликнул Пётр, вертя в пальцах коротенькую трубочку. — Неужто кроме Бога иной опоры нету? На свою фортуну питаю надежду.
— Разве что фортуна, верно, тебе благоприятствует. Да и Бог.
— А что Бог? Сказано ведь: всё Бог да Бог, а сам не будь плох. Коли сам не с той фигуры походишь, никакой Бог тебе не поможет, проиграешь партию, — и закончил со вздохом: — Это ты верно сказал: уповать надобно только на себя. Ни в Бога, ни в чёрта не верю.
Вмешался канцлер Гаврила Головкин — «головка». Сказал с укоризною:
— Грех на тебе, государь. Не гневи Господа нашего. Он наша опора, с его именем идём в поход.
— Имя его нам не помеха, однако ж и не помощь, — хмыкнул Пётр. — Мы же его во все дни призываем, а он чего-то худо откликается. С истовостию стану молить его даровать нам викторию над врагом Христова имени.
Феофан вступился:
— Магометово учение не отрицает Христа. У них в божественной книге вроде нашей Библии, она Коран называется, так вот, меж почитаемых Иса — Иисус, Муса — Моисей, Ибрахим — Авраам, Мариям — Мария Богородица... многих ветхозаветных пророков и святых перетаскал Магомет из Библии в свой Коран, и они все почитаемы.
— Выходит, не супротив врага Христова имени идём, — оживился Пётр, — а против врага Святого креста.
— Это можно, — кивнул Феофан, — хотя кто его знает, может, крест с полумесяцем спознался.
Все засмеялись. А Шафиров, большой любитель точности, заметил:
— Оба мужеского рода, стало быть, не совокупились.
— Ха-ха-ха! — раскатился Пётр. — Верно, чёртушка!
Тем временем кунктатор Шереметев помаленьку приближался к Дунаю. В очередной его депеше значилось: «С определённым деташаментом прибыл к р. Пруту ниже Ясс 2 мили к урочищу Цуцур. И сего месяца 6 числа с господарем волошским (Кантемиром) виделся, и пространную имел конференцию, и из слов его великия верности к высоким вашего величества интересам выразумел. Войско своё обещал собрать 10 тысяч, токмо желает им по обещанию денег на войско. О неприятельских подвигах объявил, что около 40 тысяч войска турецкого при Дунае обретаетца, и уповает знатной части быть уже на сей стороне Дунаю для сохранения мосту; и чрез 10 дней оные в силе могут быте в 50 тысяч, таком татарской орды Буджацкой немало соберётца. И того ради предлагал, дабы с войски, при мне обретающимися, без знатного числа пехоты к Дунаю не ходить. И в оном я с генералы имел совет...»
Прочитав последние строки, Пётр помрачнел:
— Стало быть, мост турок навёл, опять не поспели бы... И там сбирается сила против наших. Надобно поспешать.
— Тут, государь, ещё и приложение на особом листе от господ генералов, — объявил Головкин, — в коем говорится, что по всем ведомостям турок по обе стороны Дуная 60 тысяч да татар с 20 тысяч, то ради такого азарту без повеления твоего царского величества выступать не могут, имея к тому же при себе в наличии всего 14 843 человека.