S-T-I-K-S. Змей
Шрифт:
И только он хотел отправиться восвояси, как его настигло послание Тигры: непонятной силы беспокойство и светлый, прозрачный, стеклянный силуэт человека, в него, через небольшой разлом в черепе и двух отверстий в грудине, будто нагнеталась чернота и только алый комок в груди нет-нет да развеивал нагнетаемую тьму, - он понял, рядом есть раненый живой, и нужно бы поспешить.
– Молодец, Тигра, ой молодец же ты, девочка.
Образы Тигра присылала уже более понятные для него, а так же ощущения - и это радовало.
До грузовика он дополз по скорости, наверное, не медленнее полоза и махом перемахнул в
Тигра быстро указала место, а вот высвобождать еще живого из сплетения мертвых, оказалось почти непосильной задачей. Пришлось Оружейнику изрядно попотеть и не только из-за того, что раненный находился в самом низу этого навала мертвой плоти, скорей от того, что выжившим оказался настоящий гигант. Подобных людей Оружейнику за всю его жизнь еще не приходилось встречать.
– Вот же попался Алеша Попович тудыт-тую, - ругался Оружейник напрягаясь.
Однако в скорости подтвердилась самая главная Российская поговорка: "глаза боятся, руки делают", Титан в человеческой личине, наконец, был освобожден. Оружейник осмотрел его, скользящее ранение в голову и два сквозных в грудь скорей всего добивали из чего-то мощного, на подобии ТТ, ранения на вылет выходные, отверстия аккуратные, без страшных вывертов. А в голову, похоже, контрольный был, да чуток промахнулась сука стрелявшая. Удивительно, но раны едва кровоточили, пульс прощупывался, влив немного в рот и смочив по наитию раны живой водой, уверенно отрезал полосу от брезента и плотно перебинтовал раненого. Парень смотрелся, как поверженный древний бог, красив, по-олимпийски сложен, лицо спокойное с легкой, почти незаметной улыбкой, спит себе молодой Геркулес и видит хорошие сны.
Открыв задний борт, Оружейник тихо прошипел сквозь плотно сжатые зубы:
– Простите, парни, простите меня, для вашего брата стараюсь.
– и начал скидывать трупы один за другим с грузовика, когда ему показалось достаточно, он допер раненного до края, обхватил его под мышки со спины и перевалился на кучу, удар был не сильным, но ощутимым, раненый охнул и открыл голубые глазищи.
– Извини, браток, другого выхода спустить тебя на землю не было, с ногами у меня не очень, увеченный я, ползком передвигаюсь. Слышишь меня, если слышишь, кивни.
– Гигант кивнул.
– Ты брат ранен серьезно, так что молчи, дыши помедленнее, не напрягай легкие, силы береги. Понял меня?
– гигант обозначил кивок.
– Живчик, - прохрипел гигант. Голос, надо отметить, у гиганта был под стать, низкий, гулкий бас.
– Не понял.
– гигант попытался снять флягу со своего пояса.
– Пить?
– Оружейник снял флягу, открутил пробку, понюхал.
– Да это живая вода!
– гигант кивнул.
– Пить.
– Понял, понял, - засуетился Оружейник и поднес к губам раненого флягу, тот сделал пару глотков.
Невооруженным взглядом было заметно, гиганту значительно полегчало:
– Я Глыба, загудел он.
– На этом Оружейник закрыл рот гиганта.
– Кто бы сомневался, с такими-то габаритами. Тебе, Глыба, говорить нельзя, ни как нельзя. Понял?
– Гигант послушно кивнул.
– Я, Войнов Михаил Валентинович, капитан третьего ранга с Земли. Ты, Глыба,- Зарина[1] глотнул, - и еще у тебя два сквозных ранения в грудь, и голова пистолетной пулей покоцана. Чудо, что живой еще, так что молчи, не мешай провидению, в полной мере явить миру сие божественное деяние, как твоя жизнь. “Во завернул”, - подумал Оружейник, и мотнулся за брезентом, опять в злосчастный кузов Урала.
Вернувшись, стал сооружать волокушу, уверенности, что он сможет дотащить этого богатыря до подъемника, не было, но отступать он не привык. Улыбка на лице Скалы ему не понравилась, он такие улыбочки видел на детских утренниках при вручении подарков.
– Что?
– не выдержал Оружейник. Алеша Попович, называющий себя Глыба, указал на свои, плотно сжатые губы и с обиженной гримасой дал понять, что ему запрещено говорить. "Бог ты мой, - подумал Оружейник, - почему я, ну почему?”
– Говори, - с досады махнул рукой Михаил.
Раненый сжал его руку, будто гидроманипулятором, "не сломал бы, детинка здоровенная".
– Ты Змей. Теперь ты Змей. Эээ, - осклабился гигант.
– Теперь и я Крестный, - с немалой толикой гордости и торжественности пророкотал буквально светящийся Скала.
Оружейник удивился:
– Почему Змей? Михаил меня зовут, можно Миха.
– Глыба даже как-то испугался.
– Нельзя Земные имена, запрещено, Стикс накажет. Змей, хорошо. Змей, сильно подходит, - и указал на Оружейника.
– Ползающий, мудрый, опасный, ты.
Оружейник с легким недовольством развел руки, вздохнул и кивнул соглашаясь:
– Змей, так Змей. Пусть будет. "Кто ж, со смертельно раненым в голову, спорит", - решил про себя Оружейник.
– Нас убил, кто?
– задал вопрос Глыба.
– Люди Урфин Джюса, один ты живой из Заводских остался. Походу достойные воины были.
– Змей, где враги?
– Недалече ушли бездушные, все в этой земле упокоились.
– Ты?
– громыхнул Глыба.
– Я!
– не стал отпираться Змей. Гигант заулыбался. О, как этот воин умел улыбаться - песня, нет, целый гимн Солнцу, наверное, так только умеют дети или святые. Змей будто в лучах родной звезды искупался, на целый миг поймав в руку мифического мотылька, столь редкое ощущение легкости бытия. Чувствовалось даже без слов, Глыба был доволен, очень доволен.
– Глыба называл правильно, ты Змей, Великий Змей.
– И поднес указательный палец к губам, типа молчу-молчу, больше ни-ни.
Змей в какой раз уже вздохнул. “Вот и до Великого Змея дорос, что бы Фенимор наш, Джеймс Купер сказал на это?”
И тут гиганту стало плохо, он закашлялся, захрипел, потерял сознание. Живчик, так называл это волшебное пойло Глыба вновь привел его в сознание, на долго ли, Оружейник не знал. Сказка закончилась, скорей всего парню жить осталось совсем не много. Зарин это Вам не шутник, он гробовщик коих мало. Войнов, прозванный Змеем, наверное, впервые так пронзительно и по настоящему испугался, оказывается ему до чертиков надоело одиночество. Нет Тигра и Тень это конечно друзья, и все такое, но он только сейчас понял, какое счастье, это общение с человеком, хорошим человеком. А то, что этот парень называющий себя Глыба именно такой, он ни сколечко не сомневался, в чем-чем, а в людях он еще на службе научился разбираться.