С тобой навсегда

Ковалева Татьяна

Пока я готовлю легкий салат из томатов, бутерброды доходят до нужной кондиции. Одновременно закипает чайник.

Я приглашаю гостя к столу. Достаю из корзинки, что принесла с собой, столовые приборы, салфетки.

Составляю Петеру компанию.

Он рассказывает немного о себе. Он приехал в Петербург несколько дней назад на съезд отоларингологов. Петер — врач-сурдолог (сурдология — наука о глухоте). Родом он из Гамбурга, но сейчас, после воссоединения Германии, живет в Лейпциге,

где организует собственную клинику. Есть, конечно, немалые трудности, особенно финансовые, но это ничего. Главное, дело движется... А сегодня у него интересный день (Петер посматривает на часы): в одиннадцать на съезде выступает с докладом академик Генералов из Самары...

Петер спохватывается — ему неловко за этот жест (с часами); будто он торопится оставить мое общество, — а это совсем не так.

Петер замолкает и внимательно глядит на меня. У него светлые волнистые волосы и темные брови; ярко-синие глаза.

— Что же вы замолчали? — спрашиваю его.

Он отводит глаза в сторону:

— Вот подумал сейчас: я поеду слушать доклад, вы — тоже куда-нибудь...

— Да, на работу.

— А встретимся ли мы еще?

— Это будет зависеть от нас, — я улыбаюсь обнадеживающе.

Веселые искорки загораются у него в глазах:

— Вы имеете в виду — попаду ли я еще к вам под колеса?

— Нет, что вы! — вздрагиваю я. — Лучше уж тогда нам не встречаться.

Не встретиться больше — его не устраивает. Я вижу: тень пробегает у него по лицу. Но Петер больше не развивает тему. Он обращает внимание на другое:

— У вас интересный выговор.

— Да, я сама замечаю. Но у нас все говорят так. А вам он как представляется?

Я боюсь, что он сейчас заговорит о провинциализме. Но у Петера Фолькера другие ассоциации:

— Старинный какой-то. Я словно разговариваю с Маргаритой Фауста.

— Очень даже может быть, — мне приятно сравнение. — Посудите сами: язык почти в полной изоляции больше двух веков — со времен императрицы Екатерины.

— Это очень романтично! — оценивает Петер. — Есть в этом какое-то очарование.

— Спасибо, Петер, но вы явно хотите мне польстить, — я держу дистанцию, которую он, мне кажется, хочет сократить. — Но, принимая во внимание вчерашние события, я не заслуживаю доброго отношения с вашей стороны.

Петер Фолькер обдумывает несколько секунд мои слова, помешивает ложечкой чай в стакане. Ложечка поблескивает в определенном ритме.

Почему-то я пугаюсь этого:

«Не гипнотизирует ли он меня?»

Петер смотрит на меня внимательно, он

прямо-таки обволакивает меня небесной синевой своих глаз.

И вдруг улыбается:

— Не пугайтесь... Вы просто очень нравитесь мне.

Он будто в душу мне заглянул. Или испуг был написан у меня на лице? И еще я не ожидала, что он выскажется так прямо.

Меня трогают за живое его слова. Кажется, я даже краснею. Господи! Как маленькая девочка, я прямо-таки заливаюсь краской. Давно со мной такого не бывало! Я даже не помню, когда в последний раз и бывало-то.

Схватив салфетку со стола, начинаю легонько промакивать губы. Этот маневр я провожу, чтобы отвлечь внимание Петера на салфетку. Попросту я прикрываюсь салфеткой. Мне почему-то не хочется казаться собеседнику чистой, неискушенной, краснеющей по всякому пустячному поводу тургеневской девушкой или только что упомянутой гетевской Маргаритой. Мне хочется казаться самостоятельной деловой женщиной, уверенной в своих силах и весьма преуспевшей в жизни.

Не знаю, удается ли мне сейчас это? Может, внешне и удается, но мысленно я кляну себя и смеюсь над собой:

«В чем же ты преуспела, неудачница? В самостоятельной жизни общежитской? Никакая ты не деловая женщина, а обыкновенная старая дева двадцати семи лет. С претензиями, но без возможностей. Даже угла своего нет!..»

Я быстро отгоняю от себя эти мысли. Я уже давно научилась отгонять от себя неприятные мысли. В этом умении — защитная реакция моя.

Отложив салфетку, улыбаюсь:

— А вы не опоздаете, Петер?

Он быстро взглядывает на часы:

— Если ехать на такси, остается еще время.

— Вот и прекрасно! — восклицаю я. — Вы подбросите меня до театра.

— Вы актриса? — глаза Петера широко распахиваются. — Как я сам не догадался! Ну конечно! Вы типичная актриса...

— О нет! — я смеюсь. — Обошла меня эта чаша. Я всего лишь скромная труженица, секретарь.

— Не сомневаюсь, вы — самый лучший секретарь, — не теряется Петер. — И вы мне нравитесь... Я, конечно же, подвезу вас на такси.

Поглядываю на салфетку:

«Нет, она мне не понадобится. Я владею собой. И он больше не застанет меня врасплох».

Возле дома на стоянке ожидает одинокое такси. Мы садимся на заднее сиденье, и я, к изумлению своему, обнаруживаю за рулем того же таксиста.

Он хмуро поглядывает на меня в зеркальце заднего вида:

— Куда?

— Сначала — Мариинский театр...

Машина трогается. Петер оглядывает микрорайон и говорит, что непременно постарается запомнить это место.