С видом на Париж, или Попытка детектива (сборник)
Шрифт:
– Алис, а когда Бельгия? – спросила Марья, выключив диктофон. – Как мы узнаем-то? Пограничных столбов у них нет.
– Как коров станет меньше, так и Бельгия. Больше она ничем от Голландии не отличается.
– А дома такой же архитектуры?
– Такой же… Крепенькие и ладненькие.
– Интересно, что бы сказали голландцы, глядя на подмосковные деревни. Если, конечно, исключить строения новых русских.
– Это почему – исключить? – возмутилась я. – Мой нацелился строить загородный дом, считает каждую копейку, а нас, оказывается, надо исключить.
– Про голландцев не знаю, – отозвалась Алиса, – а с немцами я дома ездила. Они рассматривали наши старые деревни с большим прилежанием. Экзотика! А потом ткнули пальцем в развалюху и спросили потрясенно: «Здесь живут?»
– Просто наш материал – дерево, – не удержалась я. – А оно недолговечно. А их материал – камень. Конечно, у них дома стоят дольше и выглядят лучше.
– Зато немцы бездуховные! – вставила Марья.
Это она меня поддразнивает. Я сказала как-то, что Россия – мать духовности, а Запад только и умеет, что деньги считать. Марья тогда сильно обиделась за Запад. Что ж обижаться, если это правда?
Бельгию мы узнали по фонарям. Бельгийцы поставили вдоль дорог светильники на длинных ногах. Дороги сразу приобрели другой вид. Вид поменялся, суть – нет. Мы давали те же сто пятьдесят и не боялись заблудиться. На европейском автобане к водителю относятся предельно уважительно. Каждый участок дороги пронумерован, о нужном ответвлении дороги тебя предупреждают за двадцать километров, потом за десять и, наконец, за сто метров. Французы на дорогах часто указывают не расстояние, а время. Скажем, через три минуты будет нужный вам поворот, потом через две минуты…
Помню бешенство, которое обуяло нас с Женькой (мой второй муж), когда на пустынной дороге в Суздаль вместо давно ожидаемого указателя поворота мы увидели плакат «Шахматы – в каждый дом». Марья бы уже сочинила рассказ с социальным подтекстом. Ничего здесь нет социального, просто глупость. И главное, написано про шахматы меленькими буквами. Дождь шел. Женька вылез из машины. Я, помню, удивилась, что это он матерится, так на него не похоже.
А другой случай смешной, это уже про то, как у нас мозги вывернулись наизнанку. Сейчас люди уж не помнят, что везде – на домах, заборах, рекламных щитах было написано «Слава КПСС» или что-нибудь в этом роде. Лозунги эти не были подвержены ни размоканию, ни выветриванию. Глаз уже сам читал, что предписано. Как-то едем к свекрови на садовый участок. Он читает – на заборе яркими буквами написано: «Слава застрельщикам труда!» Женька говорит: «Господи, и сюда уже добрались». Тогда было очень модное слово – застрельщик. Подъехали ближе. А на заборе, оказывается, написано: «Свалка мусора запрещена». Смеялись…
Едем мимо Антверпена. За высокой стеной видны шпили соборов и башни замков. Алиса поймала в зеркале тоскующий Марьин взгляд.
– Мань, ты на меня не дави. Сюда мы не свернем. Нам некогда. Сегодня вечером мы будем в Париже.
Марья что-то проквохтала, типа того, что я, мол, все понимаю, но очень в Антверпен хочется. Перебьешься, душа моя!
– Заправиться надо, – сказала Алиса, когда Антверпен скрылся за горизонтом. – Что у них хорошо, так это заправки.
– И туалет… Говори уж своими словами. Баки надо налить, а вам отлить.
Конечно, Марья не упустила возможности сообщить миру, что у меня солдатский юмор. Пусть ее поговорит. После вчерашнего инцидента я тихая. С Машкой осторожно надо, это я давно поняла. На вид такая мягкая, женственная, голубые глаза безмятежно смотрят на мир – сама доброта с крыльями. Но завестись может из-за пустяка. И ведь никогда не угадаешь – из-за чего. При серьезных неприятностях она сохраняет завидное самообладание, а из-за ерунды, которая яйца выеденного не стоит, скажем, Достоевского обругал кто-то (и за дело, между прочим), или скажешь ей, что помада эта ей не идет, – надуется, как мышь на крупу, и пошла вздыхать.
И еще у нее есть одна черта не из приятных. Стоит рядом с ней появиться интересному мужику, она тут же делает стойку. При этом ладно бы кокетничай она с ним. Нет, она начинает вести с ним умные разговоры. Она, вишь, с ним подружиться хочет, и чтоб все внимание принадлежало обязательно ей одной. Способов для этого находится масса, она будет вести беседы по астрономии и кибернетике, путешествовать по миру загробному и реальному, задавать какие-то дурацкие вопросы, чтобы самой на них и отвечать. Теперь у нее новый конек, она занялась литературой. Поверьте мне, литература ей нужна для того, чтобы пыль в глаза пустить. Теперь она каждого стоящего мужика будет просить, чтобы он ей помогал на ее литературном поприще. Какое поприще-то? Дырка от бублика!
А что касается туалета, то это не юмор, а жизнь. Или, если хотите, – факт. Мои подруги, вне сомнений, самые лучшие в мире, но мочеточник у них слаб. В Амстердаме только и делали, что искали туалеты. А у капиталистов гальюн платный. Я им говорю: «Девы, вы на одних унитазах разоритесь». А они: «Будем писать в долг».
Через пять минут мы подкатили к маленькой заправочной станции. Роз было как на ВДНХ в сезон. Несколько в стороне сияло красками одноэтажное строение, вмещающее все блага для услады путешественников.
– Девочки, кофе?
– Лучше бы в Антверпен на полчаса заехали, – проворчала Марья, вылезая из машины. – Смотрите-ка, эти ABC 515 с матрасом уже здесь. Опять обогнали!
В бельгийском кафе хорошо. Там тяжеловесные дубовые столы, удобные скамейки и быстрая обслуга. Вначале мы расположились на воздухе, но потом решили, что он для нас слишком свеж. Внутри кафе было еще уютнее. Если не считать девицу за стойкой и двух мужиков за столом в углу, то в помещении мы были одни. Мужики что-то лениво жевали и пили из банок, то ли пиво, то ли колу.
Кофе принесли моментально. Мы дружно закурили. Блаженство! Я уже не помню, с чего разгорелся спор, но вырулили мы на стоимость стоянок в Амстердаме. Я говорила – десять монет в час, Алиса настаивала на пяти.
– Можешь проверить. Наверняка у Марьи все записано.
Диктофон я у Марьи попросила исключительно из-за того, чтобы подлизаться и подчеркнуть, что эта черная машинка – незаменимая в хозяйстве вещь. Некоторые фотографируют мир, а она его озвучивает. И пусть Марья думает, что ее озвучивание нам необходимо. Мы потом дома сядем все вместе, заварим себе крепкий кофе, бутылочку купим и будем слушать, как она талантливо и неповторимо рассказала про нашу заграничную жизнь.