Шрифт:
Глава I — Снег
По количеству ругательств, доносившихся с дороги, Варя поняла, что пора вылезать из машины. Пришлось, однако, приложить немало усилий, чтобы открыть дверь и поставить обе ноги в свежеутрамбованный снег. И затем ещё пропустить мимо ушей начало фразы и услышать только:
— … вылезла наконец!
Варя оторвала взгляд от своих светлых валенок и задержала на миг на облепленном грязью диске переднего колеса и крыле, окантованном коричневым снегом, точно коктейльный стакан сахаром. Только потом она посмотрела на Костю, который стоял за машиной, широко расставив ноги и
— Давай, спроси, что мы теперь будем делать? А… — Костя стиснул зубы, глотая следующее слово. — … его знает.
Варя тяжело вздохнула, сунулась обратно в машину, чтобы взять свои перчатки, и прошествовала к парню, который продолжал нервно сжимать и разжимать пальцы, что, похоже, давалось ему с большим трудом.
— Поздно.
Он не взял перчаток и молча направился к сугробам, которые тянулись вдоль обочины насколько хватало глаз. Они доходили ему чуть ли не до пояса, потому Костя остановился, ища глазами брешь в снежной стене, и, не найдя, занёс ногу и, тут же провалившись по колено, выдал очередную порцию русской брани. Затем кое-как выпрыгивая из снежных пучин, Костя двинулся в лес.
— Ты куда? — крикнула Варя, но ответа не дождалась.
Она смогла обойти машину лишь на три четверти, потому что левая сторона багажника закопалась в снег. Тишина за спиной хрустела, свистела и материлась. Наконец Костя вернулся с охапкой еловых веток и так посмотрел на Варю, что та поспешила ретироваться на пассажирское сиденье, даже не стряхнув с валенок снег. Через лобовое стекло она видела, как парень подкладывает под колёса ветки, но решила от греха подальше не предлагать помощь.
— Садись за руль! — приказал Костя, распахнув дверь, и почти что вытащил девушку на улицу. — Только газуй плавнее. А я постараюсь подтолкнуть машину.
Варя захлопнула пассажирскую дверь, обошла машину и села на водительское сиденье. Ключ повернулся, педаль нажалась, колеса с шумом закрутились, ветки захрустели, Костя завыл от натуги, но машина не двинулась с места. И так раз пять. Тогда Костя забарабанил кулаками по капоту, и Варя испугалась, что железо съёмной машины не выдержит его злости. Она вновь с трудом открыла дверь и, вылезая, чуть не свалилась в сугроб.
— Слушай, это чужая машина! Успокойся! И… Ты мог бы материться поменьше? — сказала она, отряхивая куртку.
Костя взглянул на неё, как на врага, и Варя вновь заставила себя пропустить мимо ушей начало фразы:
— … я должен стихи Пушкина тебе читать!
Костя открыл дверь, плюхнулся на пассажирское сиденье, закатал лыжные штаны до колен и стал стряхивать комочки снега с по-зимнему бледной кожи с редкой тёмной порослью. Затем принялся расшнуровывать высокие ботинки. Только пальцы не гнулись, и шнурки с трудом покидали петли. Варя подалась вперёд, чтобы предложить помощь, но, наткнувшись на стальной взгляд, опустила руки по швам и продолжила стоять в отдалении. Костя стянул насквозь мокрые носки и швырнул на заднее сиденье. Пальцы ног тоже шевелились с трудом. С вытащенного из ботинка войлока посыпался снег.
— Ну чё стоишь? Может, достанешь сухие носки?
— Багажник не открыть… — начала Варя и вновь услышала в свой адрес брань.
— Через заднее сиденье залезь, дура!
Варя с трудом перевернула красный походный рюкзак и после пяти минут копания в его содержимом отыскала серые носки. Передавая их вперёд, она нечаянно коснулась красных рук Кости. Тот поморщился от боли, но смолчал. Натянул на ноги носки и стал медленно шнуровать левый ботинок.
— Можно я тебе помогу?
Он вновь смерил её пустым взглядом, но поднёс руки к губам, чтобы согреть дыханием. Варя тут же вылезла с заднего сиденья и опустилась коленями в снег. Благо, через лыжные штаны холод не чувствовался и тонкие вязаные перчатки не мешали затягивать толстые шнурки. Она пару раз вскидывала голову — Костя продолжал согревать обмороженные руки и не смотрел на ботинки.
— Может, снегом надо растереть? — робко предложила Варя.
— Наоборот этого делать нельзя!
Костя немного остыл, иначе бы обязательно добавил неопределённый артикль русского языка, созвучный с нотой "ля”.
— Что делать-то будем?
— Пойдём вперёд. Не ночевать же в лесу! У нас есть часа три до заката. Авось доберёмся до этой Богом забытой деревушки, чтобы черти взяли твоего научного руководителя! Да как и всю академию с её старыми пердунами! Мы тут замерзать будем в трансильванском лесу с волками, — Костя на мгновение замер и прислушался к тишине леса, нарушаемой только звуком падающих с высоких сосен снежных шапок, — а он потом своё имя перед твоим напишет, добавив в текст пару цитат со сносками, заявив — ну ты понимаешь, я ведь корректировал, чтобы было более научно… Плавали, знаем…
— А чего ты злишься-то теперь? Сам ведь отказался в аспирантуру идти и читать курс по своему диплому. Ну хоть в методичке твоя фамилия есть, мелким шрифтом… — И тут Варя замолчала. — Ты сказал — волки?…
— Сказал, что до заката доберёмся до места, если разговаривать не будем. Хотя… Зимой они наглеют и выходят на охоту даже днём. Что, испугалась? На людей они не нападают… Обычно. Чё стоишь, как истукан? Рюкзак за плечи и почапали за твоим дипломом. Весны дождаться не могла! Вся страна бухает, а мы тут культуризмом занимаемся! И водки в машине даже нет, чтобы согреться.
Костя помог Варе надеть красный рюкзак. Сам закинул на плечи серый. Закрыл машину, прощально похлопал по крыше и ступил на расчищенную дорогу.
— Странно всё это, — сказал он, когда они отошли на приличное расстояние от места аварии. — Дорогу явно трактором чистили, а мы не встретили за последние десять километров ни одной машины. У них в городках ужас на дорогах, а здесь, в захолустье, всё как в Америке, блин. И чё меня развернуло-то так, давно были б на месте и потягивали глинтвейн у камина. Романтика… Вечор, ты помнишь вьюга злилась, на мутном небе мгла носилась, луна как бледное пятно…
— Слушай, Пушкин! — Варя попыталась улыбнуться. — Нам вьюги только не хватало. Не каркай!
Они шли всё дальше и дальше, а дорога всё никак не желала кончаться деревней. Начинало смеркаться.
Глава II — Странники
Дорога давалась с трудом из-за тяжёлых рюкзаков и ещё более тяжёлых дум о брошенной в глуши чужой машине, пустом желудке и уставших ногах, для которых даже небольшая заснеженная выбоина уподобилась горному перевалу. Шли теперь молча, чтобы сохранить хорошие отношения хотя бы до конца трансильванских каникул, потому что каждый обвинял в случившемся другого. Мысленно, но очень живописно, что и следовало ожидать от филологов.