С вождями и без них
Шрифт:
Курсы были очные, занимались по вечерам, но я был на вольном режиме. Среди слушателей всего четверо-пятеро мужчин и те со школьной скамьи. Я оказался в роли своего рода паши, был с ходу избран секретарем партячейки, преподаватели обращались ко мне с подчеркнутым уважением. Прав был Цезарь, сказавший, что лучше быть первым в провинции, чем последним в Риме. Курсы стали моей провинцией. Я был верховным авторитетом для "мальцов" (моложе на пять лет, а в юности это целая вечность), мирил и разнимал их, когда они сцеплялись, милостиво принимал почести, позволял девицам влюбляться в себя, но не снисходил до интрижек и держался особняком. У меня была своя компания - мои сверстники.
Почти все школьные
Я был единственным в компании с одной десятилеткой за спиной, но не чувствовал себя ущемленным. У меня было более весомое образование, чем вузовское, - тысячи километров, пройденные дорогами войны. К тому же быстро наверстал время, упущенное для учебы. Поэтому и выбрал юридический. Не будь войны, пошел бы на физмат.
Собирались по выходным, а иной раз и в будние дни побалагурить за бутылкой вина, устраивали танцевальные вечера, играли в карты, упражнялись в остроумии и стихосложении. В жаркие дни ездили в загородные пляжные местечки искупаться и позагорать. Словом, занимались тем, чем занимаются молодежные компании во всем мире, - тусовались. Только теперь я понял, насколько удачно придумано это словечко. Оно неизмеримо богаче унылого выражения - проводили время.
Странно устроена наша память. Иной раз нужные тебе позарез сведения из нее клещами не вытянешь. Но если все-таки всплывет со дна эпизод, заваленный чем попало, то он может зацепить и вытянуть на поверхность все, что лежало рядом. Вот сказал я "ездили на пляж", и перед глазами ожила в подробностях колоритная сценка. Сбор назначен в 7 у входа в рынок, стоящий в двухстах метрах от вокзала, где нам предстоит погрузиться в пригородные электрички. Мне поручено купить провизию, поэтому я прихожу пораньше. Официально рынок еще закрыт, но проскользнуть за ворота можно. Торговцы уже расположились на своих местах, столы завалены огромными сочными помидорами, аппетитными огурчиками, ароматным перцем, вкуснейшими сортами местного винограда (шаани и саргилля), финиками, инжиром, арбузами... Чего там только нет! Прицениваясь, замечаю приближение упитанного милиционера и прячусь за стойку: еще заорет, что рынок не открыли, придется околачиваться у ворот. Он подходит к стойке, долго выбирает, наконец, указывая пальцем, велит положить в корзину приглянувшиеся продукты. Корзина быстро наполняется, милиционер, вероятно призванный наблюдать за порядком на рынке, отдает ее подростку, видно сыну, наказывая бежать домой и вернуться за второй порцией. Продавцы, у которых страж порядка что-то взял, не выказывают и тени недовольства (себе дороже!), напротив, похоже, рады, что их благородие обратился именно к ним. Наконец милиционер удаляется, и я приступаю к покупкам.
В преферанс я научился играть чуть ли не в дошкольные годы. Телевизоров не было, карты были основным развлечением. У нас дома собирались чуть ли не через день, и мне дозволяли присутствовать при игре, которая велась обычно по азартным южным или кавказским правилам, со скачками. Популярен был преферанс на фронте в выдававшиеся промежутки между боями и особенно во время долгого сидения в обороне. И уж совсем не обходилось без него в железнодорожных путешествиях. Случалось, едущие на курорт проигрывались в пух и прах и возвращались домой, не добравшись до моря.
У нас до таких трагедий
Время от времени случались забавные эпизоды. Алик Вержбицкий, без сомнения, самый красивый молодой человек в городе, кумир бакинских девиц, заявился однажды с Золотой Звездой Героя на лацкане пиджака. Как ни в чем не бывало уселся играть. Кто-то не удержался, спросил, откуда "звезда". "Не хочу хвалиться, ребята, - ответил Алик, - недавно меня вызвали в Москву, вручили награду за спасение нескольких человек во время поездки на фронт. Эшелон разбомбили, ну, я вытащил их из-под горящих обломков. Ладно, не отвлекайтесь на пустяки, сдавайте".
Я, только приобщившийся к компании, простодушно осведомился потом у других, правда ли это. Надо мной посмеялись: оказывается, у Алика как раз и случилась допризывная дизентерия, а "звездочку" он выпросил у владельца-героя, который от безденежья иногда сдает ее в аренду. Походил Алик с неделю, потом был вызван в ректорат мединститута, где учился, с требованием представить документы на награду. Пришлось с ней расстаться.
Был в нашем обществе другой выразительный персонаж - Лаптев. Недурной поэт, печатался изредка в местных изданиях и готовился завоевать мир. Стихи у него были изысканные, декадентские, вполне гармонировавшие с обликом: безупречно очерченное бледное лицо, томные глаза, тонкие девичьи брови, блестящие черные волосы. Читая свои стихи, сопровождал их изящными жестами, чем-то напоминая автопортрет Антониса Ван Дейка. Увы, так и не взобрался на Парнас, кажется, осел в каком-то издательстве. К другим фортуна тоже оказалась не то что злой - равнодушной. Додика на старости лет приютила родина предков Израиль. Словом, одних уж нет, а те далече.
Компании все-таки существуют для времяпрепровождения. Для души был у меня свой дружеский круг: моя двоюродная сестра Нонна и ее подруга по консерватории Женя Серович. Обе преуспели в своей профессии, одна - известный музыковед, другая многие годы преподает в Гнесинке. Друзья тоже в грязь лицом не ударили. Раймонд Гарегинович Карагедов был отличным экономистом, трудился в научных институтах в Новосибирске и Ереване. Гриша Шакарян возглавлял конструкторское бюро, награждался государственной премией за создание навигационного оборудования для военных кораблей. Несколько лет бился за разрешение передать свои изобретения в гражданский флот, доказывал: потеряем время - аналогичные технологии появятся за рубежом, упустим выгоду, будем вынуждены догонять там, где могли бы задавать тон. Не сумел доказать, точнее - не успел.
Самый близкий мой бакинский друг Рафик Матевосян, меломан, романтик и незаурядный математик. Успех в жизни достался ему непросто. Рвался после десятилетки на фронт, не пустили - отец, крупный хозяйственник, был осужден как "враг народа". Впоследствии реабилитирован, но Рафику пришлось ловить подозрительные взгляды кадровиков и ощущать на своем жизненном пути постоянное "сопротивление материала". Он пробился, не сохранив и тени обиды на Систему. Будучи уже доктором наук, руководителем отдела в засекреченном институте, так и не получил партийного билета, но горевал за распавшийся Союз больше, чем иные его столпы. Вот кто, наверное, может без оговорок считаться советским человеком.