С.-Петербургъ: хроники иномирья. Птицы и сны
Шрифт:
– Как же они собираются ее брать? – Подхалюзин хладнокровно прикидывал шансы жертвы и охотников, последним для достижения успеха явно чего-то не хватало.
Тем временем фура увидела мост и устремилась к нему. Все-таки это прекрасное зрелище – фура, скачущая во весь опор! Экземпляр, который мы наблюдали, был великолепен – мощь, сила, скорость. Волкодлаки заголосили еще сильнее, но фура уже почуяла свой шанс на спасение и была неудержима.
– Уйдет, родимая! Сейчас под мостом проскочит и уйдет! – от возбуждения я вскочил на ноги.
– Да, – это ее шанс, – согласился со мной Георгий и невозмутимо выпустил струю сигарного дыма.
Охота приближалась к развязке, но мог ли я предположить, что она будет такой?
Словно услышав нас, фура ударом корпуса сбила одного из преследователей, торжествующе заржала
Фура, уже практически уверовавшая в свое спасение, нырнула под мост, и он осел. То есть взял и осел! Раздался жуткий хруст ломаемого хребта и долгий отчаянный визг фуры, бывшей так близко к спасению. Волкодлаки с торжествующим ревом накинулись на заднюю часть ещё живой туши и стали рвать мясо. Мост утробно зарычал и принялся с шумом высасывать фуру, словно паук – муху, попавшую к нему в тенёта.
Я почувствовал подкатившую к горлу тошноту и невольно склонился над небольшой лужицей. Было плохо, я задыхался. Чья-то мощная рука привела меня в вертикальное положение.
– Надо рвать когти, – и пинком придав мне начальное ускорение, Подхалюзин устремился прочь от места бойни.
Как мы бежали! Нет в языке эпитетов, могущих достойно описать этот процесс. Мы бежали во все лопатки, скакали, улепетывали, подобно перепуганным зайцам.
Подхалюзин, невзирая на избыточный вес, мчался не хуже олимпийского спринтера, далеко впереди и мне не удавалось его догнать. В детстве в цирке я был поражен видом бегущего слона, так вот Подхалюзину слон явно уступал в зрелищности, да и скорость не та! Через некоторое время поэзия бега обернулась плачем давно уже не тренированного тела. Сбилось дыхание, мышцы стонали от нехватки кислорода. Сердце колола холодная игла, печень скрутил болевой спазм. Но ни на секунду я не мог сбавить скорость. Страх – этот лучший тренер – подгонял меня и заставлял искать второе дыхание. «Трудно найти в темной комнате черную кошку, особенно если ее там нет», – крутилась в моем взбудораженном сознании чья-то фраза. И все же оно пришло! Открылось второе дыхание и стало действительно легче. На перекрестке я настиг Подхалюзина. Еще метров через сорок впервые вырвался вперед!
После пересечения Загородного проспекта мы сбавили ход и перешли на ходьбу. Подхалюзин свистел легкими, пот струями стекал по его лицу. Впрочем, я пребывал в не лучшем состоянии и скоро лег на землю плашмя, прижавшись разгоряченной щекой к прохладному асфальту. Георгий с шумом упал рядом. Спустя несколько минут стало смешно и мы захохотали, вспоминая свой бег, лица друг друга и просто, потому что было весело.
Как-то враз перестали смеяться. Словно что-то сломалось внутри и стало не смешно, а тоскливо. Поднялись, кое-как отряхнули друг друга от налипшей грязи и пошли. Я шагал молча, вытирая лицо платком, говорить совсем не хотелось, хотелось оказаться дома, одетым в мягкий, уютный халат, вытянуть ноги к камину и забыть все произошедшее. Однако память – это скряга, который способен лишь накапливать, собирать все, в том числе и ненужный хлам. Выбрасывать этот скряга не умеет. Я с тоской подумал, что обречен теперь до конца своей жизни вспоминать ужасный хруст костей и пронзительный, высокий крик, полный смертного ужаса. Подхалюзин держался впереди и что-то бурчал себе под нос. Неожиданно он остановился и замолчал. Я уткнулся в его пропахшую потом спину и тоже остановился.
VI
В первое мгновение мне показалось, что это дежа-вю. Волкодлаки, что загоняли фуру, десятка два, не меньше, в том же охотничьем строю. Они не двигались, и я как-то сразу понял – это не галлюцинация, это реальность. Стало немыслимо страшно. Всего-то чуть-чуть мы не дошли до защищенного места. Вот он, Горсткин мост. Подхалюзин набычился, сделал шаг вперед и зарычал. Его бессловесный посыл вывел меня из ступора.
– Господа! – обратился я к нелюдям. – Мы оба представители самой гуманной в мире профессии, мы врачи! Иногда мы оказываем помощь вашим товарищам, а однажды, возможно, спасли жизнь кого-то из вас, – я очень старался быть убедительным.
Статичное изображение превратилось в фильм и события понеслись с невероятной скоростью. Волкодлаки бросились на нас.
Моя медитация была прервана огромным нелюдем, устремившимся ко мне слева. Я ударил его ногой в рыло и заметил другого. Длинным кувырком ушел от столкновения с бросившимся мне в ноги врагом. Приземлился, как учили, на корточки и пальцами руки ощутил листья! Кленовые, с резными краями они устилали всю поверхность сквера, где происходила схватка.
В молодости я проходил двухлетнее обучение в школе боевых искусств «Морской шиповник», что расположена на Сахалине в городе Маока. Тяжелые, многочасовые тренировки и жестокость боевых столкновений способствовали сплочению учеников в братство. Со многими ребятами из этой школы у меня установились приятельские отношения. Среди равных выделялся небольшого роста парень из старинной японской семьи. Мы подружились, он познакомил меня со своим отцом, который и научил меня некоторым секретам нидзютцу. Именно этому славному цеху более пятисот лет принадлежала семья моего друга. Его предки топили монгольские корабли у Окинавы, во времена первого сегуната его пращуры резали самураев, в эпоху изоляционизма – шпионили, после реставрации охраняли жизнь и покой Императора.
– Листья, Александр, это не мертвая трава, это наши смертоносные друзья. Прикоснись к ним рукой и скажи Слово! – старый японец бесстрастно смотрел на меня, и в глазах его улыбалась вечность.
Пальцами обеих рук я чувствовал, что опавшие листья обретают прочность металла. Десятки, сотни звездочек-сюрикенов лежали передо мной! Волкодлаки увидели, как на поляне зародился сверкающий смерч, и, набрав силу, устремился на них! Вихрь из золотистых листьев-сюрикенов, сметающий всех на своем пути, обрушился на врагов. Помня клятву врача, я стремился по возможности избежать убийства и целил в конечности. Враги выли и падали, падали и выли, однако удержать их на расстоянии я не смог. Меня обучали различным ката и тайлу, но выполнение любого из них требовало трезвости ума и тренированности тела. После выпитого коньяка мне больше подошел бы «пьяный стиль», а ему я не был обучен. Ох, и плохо мне пришлось! Зубы, когти, лапы, руки – все перемешалось. Я бил и меня били. Меня кусали, и я кусал что-то мягкое и невозможно волосатое. Плохо было дело, а было бы еще хуже, если бы враги внезапно не остановились.
Прижав уши, волкодлаки смотрели на кого-то, стоящего позади меня, и тревожно скулили. Я оглянулся. Большой черный пес стоял метрах в десяти от сквера. Я не успел его толком рассмотреть, мое внимание отвлекли залихватский свист и лошадиное ржание.
– Всем на землю, лежать, руки за голову! – раздался громоподобный голос.
На поле боя необычайно эффектно появился новый герой. Жуковский, а это был именно он, ловко спрыгнул с коня и, не успел я глазом моргнуть, как троица волкодлаков, скованная наручниками, дружно водила хоровод вокруг огромного клена. А остальные, кто не успел или не смог убежать, были разложены в штабели в полном соответствии с Регламентом медицинской сортировки в полевых условиях. Любо-дорого посмотреть, когда за дело берутся профессионалы-силовики, это вам не игра в бирюльки двух гражданских шпаков!
– Доктор, что у тебя здесь за ерунда творится? – капитан был весел, бодр и источал оптимизм.
Как-то неожиданно страшная ночь закончилась, наступило утро. В свете зарождающегося дня сквер напоминал деревенское поле, на котором вдосталь порылись кабаны. Кругом были кучи земли, прелых листьев, какого-то строительного мусора.
– Здравствуйте, Жуковский, вы нас спасли от верной смерти, – я обернулся, но пса не увидел, а дальнейший ход событий окончательно отвлек мое внимание.
– Служивый, огоньку не найдется? А то я где-то обронил свой «золотой дюпон», – Подхалюзин был сама вальяжность, хотя и продолжал тяжело дышать.