S.N.U.F.F.
Шрифт:
Костальным виселицам были прибиты разъяснения на сибирском — что это предатели, покрывшие оркское боевое знамя позором, и их проклял Маниту. Ходившие мимо плевали на повешенных, и Грыму, знавшему правду, было больно на такое смотреть. Но спорить или что-то объяснять не хотелось — одного, пытавшегося это сделать, уже повесили рядом. Вешали пусора и говнокуры, объединившиеся для такой цели, а кто ими командовал, никто толком не понимал.
13
Никаких
На тех, кто вернулся с войны невредимым, смотрели с легким презрением, но таких было мало. На Грыма не косились только по той причине, что всю левую половину его лица покрывала большущая ссадина — наполовину кровоподтек, наполовину ожог. На самом деле там было больше копоти, чем крови, и пройти все должно было дня через три, но выглядел Грым геройски, и рожу на всякий случай не мыл.
На рынке говорили о только что кончившейся войне — много разного, и большую часть шепотом.
Ходил слух, что Рван Дюрекс потому погиб со своим штабом, что не предупредил людей о газовых баллонах. Смертных газовых тележек было всего две, но люди не знали, сколько их у орков в запасе. Когда орки взорвали вторую, и вслед за Бэтманом убили еще и Канадского Дикого Человека, люди сбросили на ладью уркагана умную бомбу и погубили всех, включая маршала Шпыра. По другим рассказам, кагана убило не на самой ладье, а на Кургане Предков, когда его несли вверх по склону два ординарца — причем до последней минуты он продолжал петь, показав сердце героя. Сила взрыва была такой, что тел не нашли.
«Что это за «умная бомба»? — думал Грым, глядя на перекошенные галдящие лица. — Если она такая умная, чего ж она тогда падает и взрывается? Похоже, кто-то ее все-таки кинул. Так же, как и нас… Сказали — ты, мол, самая умная, лети, все будет хорошо… Радуйся, мол, солнцу и ветру… А она и поверила…»
Говорили, люди так быстро закончили войну не из-за взорвавшихся баллонов, а из-за того, что орки во многих местах стали снимать порты и махать перед телекамерами срамом. В результате у людей вроде бы пропал всякий задор. Но об этом шептались тихо-тихо, косясь на повешенных.
Ясно было одно. После смерти Дюрекса власть у орков поменялась. Произошло это, как всегда, быстро и мутно.
Новая реальность заявляла о себе висящим на стене Музея Предков портретом полноватого молодого человека с черным завитком на лысом лбу и глазами-присосками. Над его широким лицом, пропитанным подлостью, как котлета салом, пылали золотые слова:
Это был новый уркаган по имени Рван Контекс, а надпись наверняка придумали люди или просто взяли ее из древних фильмов. Под портретом стояло несколько пусоров, продающих шприцы с дурианом — новое правление обещало быть умеренно-либеративным.
Никто не понимал, откуда вынырнул этот Рван Контекс и почему он теперь у власти, но это не обсуждали, словно смиряясь с тем, что оркам такие вещи знать не положено. Зато спорили, правда ли он незаконный сын покойного Дюрекса, и действительно ли изучал наверху эдвайзинг и консалтинг, или у него степень по фондовой экономике.
Одна оркская женщина, знавшая по-церковно-английски, утверждала, что еще два месяца назад видела в византийских новостях репортаж о Контексе, который вернулся в Оркланд, где «keeps a low profile», [14] как выразился диктор. Другой орк вспоминал, что при Рване Дюрексе молодой Контекс был начальником складских амбаров, где проявил большой организационный талант, и воровал по совести — только на жизнь. Грым мог поклясться, что уже слышал эти голоса на рыночной площади перед самой войной — это они выкликали Алехандро и Бамболео.
14
Не привлекает внимания.
Живого Контекса никто пока не видел — был только этот плакат. Зато у памятника маршалу Жгуну висела его размноженная в трех экземплярах речь.
Грым подошел почитать.
Речь была самая обычная — мутило от писарского волапюка властей, старающихся говорить с народом задушевно, но строго, и непременно на его собственном языке. Контекс говорил о национальной катастрофе, к которой привела Уркаину прежняя клика, о бедственном демографическом положении, о том, что урка надо поставить в самый центр Уркаины, а не наоборот, и так далее. Были в статье и соленые оркские шутки — столько, что, когда Грым дочитал, ему стало казаться, будто он проглотил гнилую рыбу. В общем, по всему выходило, что Контекс — это всерьез и надолго.
Но, даже несмотря на эти фокусы, в воздухе все равно пахло особой, горькой послевоенной свежестью…
— Привет, Грым. Ну и рожа у тебя.
Грым обернулся.
Перед ним стояла Хлоя.
Ее лицо было разрисовано черно-золотыми спиралями Вселенных Воскресения, как у сновавших вокруг молодых вдов — а на голову был наброшен капюшон полосатой ветровки. К тому же она покрасила волосы и сделала челку. Видимо, она не планировала купаться в волнах своей предвоенной славы.
Если она и понимала, что чувствовал Грым, то никак этого не показала.
— Ты тоже ничего, — сказал Грым, — Как крокодил с Болота Памяти.
Хлоя не обиделась.
— Идем, — сказала она, — надо спешить.
Грым презрительно наморщился.
— Куда это?
Он уже понял, что растратил весь свой моральный капитал — теперь казнить Хлою молчаливым презрением за содеянное было поздно. Грым не особо собирался это делать, но некоторую досаду от потери актива все же испытал.
— Увидишь, — сказала Хлоя. — Будет интересно, обещаю.
Она повернулась и пошла прочь с рыночной площади.
Ее тон был таким, что Грым сразу пошел за ней следом. Ему даже показалось на миг, будто с войны вернулся не он, а она.
— Извини, — сказала Хлоя, когда рынок остался позади, и они углубились в кривые грязные улицы Славы. — Я понимаю, ты злишься. Но я знала, что с тобой все нормально. Просто так вышло… В общем, сам увидишь.
Хлоя, похоже, хотела как можно быстрее ликвидировать его преимущество по моральной высоте. Это злило Грыма даже сильнее, чем ее прошлое свинство.
— Куда мы все-таки идем? — спросил он.
Хлоя наморщилась, словно произносимые слова царапали ей рот, но ответила:
— Я должна кое-в-чем признаться. Я встречалась с дискурсмонгером. И он оказался очень нехорошим человеком.
— То есть ты заметила, да? — спросил Грым с сарказмом.
Вернее, он попытался спросить с сарказмом, но это не особо получилось — его голос прозвучал просто хрипло.
Всю остальную дорогу он молчал, раздумывая, как правильно себя вести и что такого может показать ему Хлоя, чтобы искупить свою вину (вернее, все свои многочисленные вины). Если во вселенной существовал такой объект, то Грым совершенно его не представлял. Это действительно становилось интересным.