С.С.С.М.

Конфитюр Марципана

— Что не спишь, дружище? — весело бросил ему Краслен.

— А? — привратник встрепенулся, покраснел и зачем-то сунул свой свисток в карман.

— Ступай, поспи!

— Да мне не хочется…

Краслен пожал плечами.

Причину странного поведения Питера он понял спустя минуту, когда выйдя за ворота, услышал пронзительный свист и в то же мгновение, не успев ничего понять, был схвачен невесть откуда появившейся четверкой крепких парней.

Глава 17

"У меня есть одна штучка, одна маленькая такая штучка. Но о ней знает только Джимми, один только мой Джимми…"

Эти

слова были первыми, которые, несмотря на шум в ушах, проникли в сознание Краслена после того, как он обнаружил, что все еще жив. Через секунду к звукам пошлой песенки добавился шум воды. Еще через полсекунды Кирпичников различил звон посуды и понял, что уже в силах открыть глаза.

Комната оказалось большой, лишенной окон, но прекрасно освещенной электричеством. Стены, облицованные белым кафелем, навевали мысли о чем-то зловещем; куски свежего мяса, развешанные по крюкам и лежащие на оцинкованном столе возле окровавленного ножа, а так же бурлящее нечто в кастрюльке на жаркой плите тоже почему-то не казались аппетитными. Более-менее безопасной выглядела только брюнетка, которая мыла посуду в облицованной раковине, приплясывая под "Маленькую штучку", звуки которой, кажется, доносились из соседнего помещения. Внимания на Краслена она совершенно не обращала. Связанный как эмбрион, с руками, примотанными к бедрам, и заткнутым ртом, он попробовал было приветствовать посудомойку мычанием, но та не ответила. "Штучка" закончилась. "Уж не в «Черной ли я кошке?" — подумал Краслен после того, как из-за стенки донеслось: "Он видел меня голой, совершенно голой! Ах, какой конфуз!". "Голой, голой, ну просто полностью без одежды! Ух, как же так могло получиться!?" — самозабвенно подпевала безголосая посудомойка, подпрыгивая с жирной тарелкой в руках и не замечая мыльных брызг, летевших на Краслена.

Неожиданно единственная дверь ужасной комнаты открылась, и в проеме возник парень. Тут сомнений не осталась: его форма была именной такой, в какой ходили подавальщики из кабаре, где Кирпичников так и не встретил коммунистического вождя.

— Лола, там хотят седло барашка с ананасами! — сообщил официант.

— Где я его возьму?! — буркнула работница. — У нас сроду не водилось баранины!

— Не говори ерунды, а? От дона Мальдини осталось еще больше трети!

— Ну ладно, сготовлю…

— Давай, пошевеливайся! Да не забывай, что бывших донов мы режем на красной доске, а бывших собак и кошек — на синей! — сказал подавальщик. — О, глянь-ка! Наш свежий очнулся!

Краслен постарался не выдать испуга. Посудомойка с любопытством уставилась на него.

— Из каких он? Не знаешь? — спросила девица. — На мафию вроде не тянет. Наверное, чей-то богатенький сын, будут требовать выкупа? Нет, не похоже…

— Не суйся не в свое дело, Лола! — оборвал девушку официант. — Ты что, тоже хочешь оказаться запеченной с ананасами?!

— У нас нет ананасов, — съехидничала та. — Мы уже давно кладем картофель с сахаром!

— Тем более помалкивай!

Дверь хлопнула.

Когда Лола полезла за какой-то надобностью в большой холодильный шкаф, урчание которого тоже было угрожающим, Кирпичников малодушно закрыл глаза, предпочитая не видеть, что будет извлечено оттуда. Целый час он просидел, не открывая их и слушая, как стучит о деревянную доску нож, как шипит масло и как непристойная девка на сцене за стенкой поет: "Хочу миллионера! Ай-яй-яй, хочу миллионера!".

Вскоре в зале стало тихо (очевидно, началось раздевание), а кухня, напротив, наполнилась шумом. Открыв глаза, Краслен обнаружил, что здесь крутятся уже не одна, а четыре женщины, все черноглазые, черноволосые, очень похожие друг на друга. Одна была беременна, за юбку второй цеплялся ребенок, еще трое малышей ползали по полу. Мясо жарилось, тесто раскатывалось, с только что отваренных макарон стекала вода, круглый открытый пирог помещался в электродуховке… Поварихи покрикивали друг на друга. Между собой они общались то по-ангеликански с акцентом, то на каком-то другом, не знакомом Краслену наречии, похожем то ли на шармантийский, то ли на эскеридский язык. Понял пролетарий из их речи только то, что белых бывших донов следует разделывать ножом с зеленой ручкой, а черных — их и донами-то, в общем, не назвать, так, человечки — с ручкой желтой. Дальше слушать не хотелось. Да и не до женских разговоров стало ушам Кирпичникова, когда два любопытных карапуза, подобравшись поближе, начали дергать за них что есть силы.

Прошло еще некоторое время. Поварихи закончили свою работу и разошлись, выключив свет. Музыка за стенкой умолкла. Потом свет зажегся снова и Кирпичников увидел на кухне голую девицу, поедавшую куски мяса прямо со сковородки. Это была одна из тех, что раздевались на сцене для публики. Краслена она игнорировала напрочь: безо всякого смущения не только показала все, что можно, но и облизала при нем пальцы.

В третий раз свет включился минут через двадцать после ухода танцовщицы. Несколько мужчин — одни в форме официантов, другие в щегольских полосатых костюмах — возвышались над Красленом, с интересом его разглядывая.

— И чем же ты так навредил этим коммунистам? — спросил самый толстый, самый лощеный из них, обменявшись с родственниками (а прочие, несомненно, были его родней, судя по внешнему сходству) несколькими фразами на родном языке.

Кляп изо рта Краслена не вытащили, так что вопрос, видимо, был риторическим.

— Так сколько, вы говорите, Свинстон пообещал за него?

— Пять тысяч шиллингов, папа, — ответил один из парней.

— Пять тысяч?! И Вы взялись за это дело, даже не поторговавшись?! Олухи! Канальи! Вы себя не уважаете!!! — взревел толстяк. — Пять тысяч… Ха! Ха-ха!

— Можно попросить больше, ведь этот тип у нас, и он нужен Свинстону, — вставил один из официантов.

— Пригрозить, что убьём, если Свинстон не даст шесть… семь… десять! — добавил другой.

— Давайте будем отрезать ему по пальцу каждый день, — сказал еще один.

Краслен сидел ни жив, ни мертв. Даже затекшие руки и ноги стали казаться ему мелочью.

— У тебя, Луиджи, вечно одни пальцы на уме! — сказал папаша. –

Это пошло и давно вышло из моды! Тьфу! Пять тысяч… Олухи… Болваны!!!

— Если хорошо все объяснить этому Свинстону…

— … клянемся, он даст больше!!!

— К черту вашего Свинстона! — заявил главный. — Свинстон захотел его поймать, потому что он враг коммунистов. Ну, а мы дадим ему понять, что семейство Казати достойно большего, чем жалкие пять тысяч шиллингов! И этот Свинстон будет кусать локти, ясно вам?! Пять тысяч, матерь Божья… Мы продадим этого парня коммунистам, раз они так его ищут! Наверняка у них найдется для нас лучшее вознаграждение!

Довольный своей мыслью, папаша оглядел банду и добавил к сказанному несколько непонятных Краслену фраз.