S.T.I.K.S - Нолд
Шрифт:
Чуть шевельнул рукой, и она двинулась. Кадет ничего не заметил. Он лишь безумно улыбался, что-то говоря, но Андрей ничего не слышал. Он собирал в кулак всю свою ярость. Даже если он умрет, эта тварь уйдет на тот свет вместе с ним. Ярость бурлила внутри, словно сдерживаемый плотиной поток. Силы утекали из поврежденного тела, но на это сил точно хватит. Должно хватить. Кадет что-то почувствовал, взглянул на лицо Андрея, и вздрогнул, готовый отшатнуться назад. Что же ты увидел там, жалкая тварь? Движение на пределе скорости, уже ощущая надвигающуюся тьму беспамятства и смерти. Перчатка костюма обхватывает ногу урода, такую беззащитную и хрупкую, и сжимает ее. Равновесие важно, скотина - лишился руки, давай и ногу добавим. Слышится, а может и мерещится хруст кости, и огромный заряд энергии проходит сквозь перчатки. Андрей поймал взгляд Кадета. Взгляд, полный дикого, животного ужаса. Месть свершилась. Холод наступал со всех сторон, но Андрея он уже не волновал. Холод не так уж плох. Он несет покой, такой
Глава 42. Жизнь.
Тьма. Тьма и тишина. Неужели, смерть выглядит именно так? Ни один звук не разносится в пространстве бесконечного мрака, да и мрак ли это вообще, или нечто иное, таинственное и непостижимое для человеческого создания. То и дело, в этой темноте вспыхивают невиданных расцветок сверкающие огни, столь мимолетные, что не получается понять, существуют ли они вообще. Легкость, невероятная легкость души, лишенной материальной оболочки. И в то же время тяжесть, наваливающаяся всякий раз, когда неосторожно пытаешься мыслить, нарушая самим этим фактом вечный местный покой. Мгновения складываются в секунды, те в минуты, а минуты, выстраиваясь ровными рядами, созидают часы, и так, постепенно, время размывается и теряет саму свою природу. Тут нет времени, равно как и нет длительности. Есть только точка, в бескрайнем пространстве. Или не точка. И было там что-то еще. Словно кто-то оценивающе на него смотрел, пытаясь своим взглядом охватить всю содержащуюся в нем сущность, всю прожитую жизнь и все что в ней было сделано. Или не сделано. Несмотря на постоянное внимание этого эфемерного взора, он не причинял неудобств. Скорее напротив, постепенно становилось все легче и легче. Сознание Андрея начинало растворяться в этом блаженстве. Что, неужто и правда смерть выглядит вот так? Или это последние бредовые видения умирающего сознания?
Приглушенный звук удара разорвал тишину, уничтожая покров этого сонного оцепенения. Вспышки во тьме стали более частыми, и дольше задерживались перед взором. Цвета мелькали безумным хороводом. Новый удар, и вновь пространство содрогается, словно некто незримый стучит огромным молотом в запертые двери. Через щели начинают проникать узкие лучи света. Они обжигают, но вместе с тем и согревают. Только сейчас Андрей понял, насколько он холоден. Мертвенно холоден. Еще удар, и еще один. Все вокруг рушится, свет и жар расползаются повсюду, опаляя лишенное оболочки сознание. Это больно, очень больно. Но вместе с тем так неожиданно приятно. Таинственный взор, наблюдавший за Андреем, отступил. Показалось, или неведомая сила усмехнулась, освобождая его от своего надзора? Удары стали регулярными. Сознание, терзаемое болью, очищается и наконец Андрей начал понимать, что этот ритмичный шум ударов ни что иное, как его собственное сердце, пока еще неуверенно, но с каждым мигом все бодрее отстукивающее положенный ему природой ритм. Но как? Ведь сердце было пронзено, рассечено подлым ударом, оно уже не должно биться. И тем не менее, бьется. Упорно бьется, разгоняя жар крови по жилам. Возвращая в израненное тело саму жизнь.
Очень больно, но боль – вечная спутница жизни. Она ее предвестница, и то, что провожает в последний путь. Без нее никуда. Что-то подсказывает, что эту пытку нужно вытерпеть. Нужно выдержать это испытание. Свет пульсирует, обжигая зрение. В смутном мелькании цветных пятен виднеются картины, но разглядеть их невозможно. Слишком быстро они мелькают. Вот, кажется, шуршащее листвой дерево. А это что? Никак не понять, видение уже исчезло, размытое хороводом соседних пятен. Появилось нечто новое, ранее не замеченное. Шум. Да, самый настоящий шум. Не тот грохот ударов сердца, что отдается изнутри, в каждом уголке сознания, а нечто совершенно иное, приходящее извне. Какое то шуршание, с непостоянной громкостью. Иногда в нем проскакивают громкие звуки, чистые и прекрасные, как первая весенняя капель. Их все больше и больше, и хоть разум отказывается их распознавать, как же это приятно, вновь слышать. Андрей упивался звуками, словно божественной симфонией, его личной симфонией, всю красоту которой понять не дано никому более. Вспышка адской, умопомрачительной боли, снова едва не отбросила во тьму, но Андрей удержался. Второго пробуждения, если это оно, ему может быть не дано.
Что-то вновь начало происходить. Остатки тьмы рассеивались, сердце стучало словно барабан, и наконец, открылась закрытая до того стезя, и в бывшую пустоту с грохотом ринулся обжигающе холодный поток, опаляющий все вокруг и заставляющий сжаться. Андрей вздрогнул, и наконец почувствовал свое тело. Немного, лишь смутными отзвуками, но почувствовал! Он дышал, и воздух, этот самый воздух, кажущийся таким холодным, вторгается в легкие тугими струями, давая организму так необходимый ему кислород. Мозг оживился, начав яростное пиршество щедро подаваемым ему угощением. Шумы упорядочивались, цветные пятна собирались в кучки, постепенно формируя настоящие изображения. Лес. Он в лесу. Поют какие то птицы, радуясь жизни и восхваляя ее прелесть. И лицо. Человеческое лицо, перекошенное от страха, навечно застывшее в мерзкой гримассе. Почему так приятно видеть этот ужас, исказивший черты лица? Глаза, наконец подчинившиеся пробуждающемуся мозгу, нестерпимо жгло. Пришлось приложить немало усилий, чтобы закрыть их, обрывая поток излишней информации.
Последние мгновения воспоминаний пробивались в сознание, постоянно толкаясь и путаясь, но наконец хоть как-то проясняя произошедшее. Он был убит. Убит предателем, предавшим и своих создателей, и тех, кого он называл своими союзниками. Но предателю не повезло, и кара нашла его быстрее, чем тот думал. Электрический разряд поджарил мозг той мерзкой твари, что по какому-то недоразумению выглядит как человек. Теперь она не опасна, и лишь стоит, подобно статуе, не способная даже упасть из за судорожно сокращающихся мышц. Сокращающихся? Андрей приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать их на потрескавшихся экранах шлема. Огромная красная надпись, перекрывающая все остальные. «Оператор мертв». А вот хрен вам, а не мертв. Сердце бьется, хоть и не должно, значит еще жив, значит еще может бороться. Красная надпись меркнет, сменяясь беспорядочным мельтешением различных показателей. Словно искусственный мозг костюма сам не понимает, с чем только что столкнулся. А возможно так и есть. Труп Кадета медленно заваливается, и падает вбок, рядом с убитым им Косым. Штаны диверсанта как-то странно топорщатся. Неужели обделался от страха? Пошевелиться невозможно, вся концентрация уходит на то, чтобы нормально дышать, гоняя по организму живительный кислород. Стоит отвлечься, и легкие начинают вбирать в себя больше воздуха, чем им положено природой, что причиняет немалые страдания.
– Андрей?! Андрей, ты жив!? Что тут случилось…
В уже ставшее привычным слуховое пространство вторгается неожиданный звук, болезненно ударяя по ставшим слишком уж чувствительными ушам. Но боже, какую радость доставляет этот голос. Приоткрыл глаза, и увидел испуганное лицо Казакова. Что-то в нем есть странное, неправильное и непривычное. Но что? Не время тратить силы на бесплодные порывы к рассуждению, надо что-то ответить. Но из рта вырывается лишь еле слышный стон, отнимающий необычайно много сил для чего-то столь жалкого. И все же Казаков услышал. Облегченно выдохнув, он осторожно присел рядом, на землю. Слышно было, как тяжело он дышит сейчас.
– Помнишь, Андрей, наш старый разговор о Стиксе? До сих пор поверить не могу… Андрюша, я выиграл… Выиграл в лотерею…
Казакова начал пробирать истерический смех, и только сейчас Андрей заметил важную деталь его внешнего вида. Усы. Под шлемом, очень плохо были видны усы, сейчас гордо топорщащиеся во все стороны. Да уж, не угадал этот уродец Кадет, от слова совсем. Посмеялся над ним Стикс. На Казакове не было шлема.
***
В небольшом кабинете без окон, весь свет в котором давали несколько тусклых панелей на потолке, разносился монотонный стук. Стоящие у стены настольные часы, настоящий образец монументального мебельного дела ушедших эпох, безразлично отсчитывали секунды, минуты и часы, не ведая усталости. Полированная красная древесина, позолоченные резные фигурки амуров и виноградных лоз, и сам механизм, выполненный вручную неведомым ныне мастером. Когда то они стояли в музее, радуя народные толпы этой своей необычностью. Но у Стикса свои правила. Вместо мирных посетителей, выставочные залы заполонили обезумевшие твари, желающие лишь одного – пожирать все, что шевелится, с упоением насыщая желудок свежей плотью. Но и они ушли, в поисках новых несчастных существ, заочно приговоренных ими к жестокой смерти. Опустевший, разгромленный музей, стал никому не нужен и не интересен, а стоящие в одном из залов часы, чудом пережившие безумие первых дней, превратились в медленно покрывающийся пылью мусор, обреченно ожидающий новой перезагрузки и отправления в небытие. Этим часам повезло. Каков был путь, приведший их в это мрачное помещение? Свидетелем каких деяний, светлых ли, темных ли, стал безвольный часовой времени? Кто знает...
К стуку часового механизма присоединился другой звук. Ритмичное постукивание пальцев о лакированную поверхность стола. Сидевший за ним человек, чье лицо скрывало скудное освещение и излишнее обилие теней, настукивал какую то мелодию, выказывая в этом нехитром деле немалое мастерство. Выхватываемые лучами света пальцы, длинные и тонкие, словно лапки паука, прекрасно подошли бы для игры на пианино. Человек чего-то ждал, всей своей позой выдавая нетерпение. Тяжелая, лишенная каких либо украшений дубовая дверь, открылась без скрипа, впуская внутрь приземистую фигуру. Вошедший был тучен, но двигался с необычайной легкостью, словно тяжесть его телес не только не мешала, но и помогала, подбрасывая вверх. Подойдя к столу, человечек застыл, почтительно, и как-то покаянно склонив голову.
– Садись… - голос владельца этого кабинета вполне соответствовал невеселой обстановке. Сухой, и неприятно безжизненный, словно ветер в жаркой пустыне, лишенный малейшей капли влаги. Толстяк послушно уселся в стоящее рядом со столом кресло. Воцарилось короткое молчание, нарушаемое лишь спокойным тиканьем древнего механизма.
– Итак, как вы собираетесь оправдываться за столь неприятный, и вредящий нашему делу провал?
– Право, прошу простить мою дерзость, но, - неуверенно пролепетал толстяк, терзая рукав своей одежды, более всего напоминавшей лабораторный халат, - как мы могли помыслить, что обстоятельства сложатся настолько прискорбно? Ведь подумайте сами…