Саблями крещенные
Шрифт:
Д’Артаньян сдержанно, снисходительно рассмеялся. Ему так же не хотелось обидеть Лили, как не хотят обидеть неосторожным недоверием расфантазировавшегося ребенка.
— Разве такое невозможно чувствовать? — все же обиделась Лили. — Тем более что они действительно спали на нашем ложе. Это единственная комната, которая была отведена им.
— Тогда — конечно, тогда можно не сомневаться, — вновь едва заметно улыбнулся д’Артаньян. Признавая ее правоту, он не знал теперь, какие же почести отдавать этому ложу.
— Так что мне совершенно не страшно, если то же самое произойдет здесь и со мной. Если я вдруг зачну.
— Но, баронесса!..
— Не пугайтесь, мой храбрый мушкетер. Мой женский, материнский крест никоим
— Но это в самом деле слишком серьезно.
— Я уже все решила для себя и ясно осознаю: мне совершенно не страшно.
— Жизнь не кончается этой ночью, Лили. Вы понимаете меня?
— Возможно, что и понимаю, Шарль, — прижалась к нему девушка, обхватывая руками шею. И в то же мгновение д’Артаньян ощутил жар ее пылающих ног. — И все же вам лучше самому объяснить, почему вы решили выразиться именно так, граф.
— Только потому, что обязан напомнить вам о коротком девичьем веке.
— Наверное, я обязана была удовлетвориться таким ответом. Тем не менее зачем вы сказали это, д’Артаньян?! — почти с горечью воскликнула она. — В такие ночи подобные слова не произносят.
«Вам-то откуда знать? — хотелось поинтересоваться д’Артаньяну. Теперь он понял, что происходит: он слишком взрослый, слишком многоопытен, чтобы ощущать ту же пьянящую сладостность ночи, которую ощущает сейчас баронесса Лили. — Ты слишком трезв и рассудителен для этой ночи, освещенной двумя ослепительными лунами девичьей груди, мушкетер. Непростительно трезв и столь же непростительно рассудителен».
И это было последнее, что, пока еще трезвое и разумное, пришло ему в голову в эту всепоглощающую ночь любви.
3
Осторожно ступая, ротмистр медленно спускался вниз. Любой неуверенный шаг грозил тем, что остаток пути он мог скатиться, пересчитывая ступени ребрами и позвоночником. Глядя на него, Владислав на минутку представил себе, с каким трудом и страхом придется преодолевать это расстояние ему самому.
Но ведь Стефан Баторий поднимался сюда множество раз. Говорят, что он тайно появлялся у Скалы перед каждым походом, перед тем, как принять любое важное решение. Что влекло его сюда? Вера в магическую силу Скалы Волхвов? Возрождающийся здесь дух великих предков? Провидческая сила гадания на каменных линиях судьбы? Знать бы…
В том-то и дело: Владислав IV потому ни разу и не наведывался сюда, что здесь часто бывал Стефан Баторий. Увековеченный молвой как «тень Батория», он панически побаивался прибегать к чему-либо такому, что позволило бы его недоброжелателям хоть на мгновение заподозрить своего короля в подражании Стефану. Иногда Владиславу казалось: само подозрение в том, что он собирается повторить какой-либо дипломатический шаг Батория, вызывала у некоторых шляхтичей — особенно из рода Замойских [1] , мстительную ненависть к нему. Видимо, им не давали покоя лавры опального сандомирского воеводы Зебржидовского, осмелившегося на невиданный по тем временам шаг — объявить, что он не только не подчиняется королю Сигизмунду, но и считает Польшу «королевством, не имеющим короля» [2] .
1
При короле Стефане Батории один из наиболее известных представителей этого рода, Ян Замойский, был великим канцлером и коронным гетманом Польши. Он же слыл и ближайшим советником короля, одним из его лучших полководцев. Служил Ян Замойский и королю Сигизмунду III, однако неуживчивый и недальновидный Сигизмунд сумел нажить себе врага и в лице этого деятеля.
2
Сандомирский воевода Зебржидовский был возмущен политикой короля Сигизмунда, умудрившего начать три войны — против Швеции, Турции и Московии, а также обещанием, которое Сигизмунд дал австрийскому императору: в благодарность за то, что тот позволил ему жениться на австрийской эрцгерцогине Анне, еще при своей жизни уступить Польшу Австрии. Это совершенно справедливо было расценено сеймом и многими польскими патриотами как откровенное, циничное предательство интересов Польши. Конфликт с королем привел к тому, что воевода отказался подчиняться ему.
Похоже, что статус «бескоролевья» очень уж понравился всем этим Жолкевским, Острожским, Любомирским, Потоцким, Сапегам…
Чтобы как-то отвлечься от горьких раздумий, король вновь попытался найти успокоение в окрестных пейзажах.
Справа от Скалы Волхвов открывались подступающие к суровым стенам речного каньона, окаймленные лесом и изгибом реки заливные луга, которыми король мог любоваться отсюда, словно с высоты птичьего полета. Слева, за глубоким ущельем, желтела поросшая ельником гряда высоких холмов. А прямо под нижним ярусом скалы, который и стал первой ступенью этой «лестницы, ведущей в никуда», отливало голубизной небольшое озерцо, черпающее силы из трех соединенных друг с другом родничков.
Овал поросшей мхом плиты, лежащей в основе этого яруса, указывал на почти невидимую теперь потайную тропу — единственный путь, который приводил к этому святому месту язычников через густые заросли сосняка и растерзанные, заполненные водой овраги.
Владислав IV еще раз осмотрел окрестности Скалы Волхвов и вдруг поймал себя на том, что совершенно не ощущает боязни высоты. Страх неожиданно прошел, уступив место то ли еще неосознанной и ни на что конкретно не направленной решимости, то ли столь знакомой обреченности. В любом случае, это сразу же приободрило короля.
Стефан Баторий приезжал сюда, — мысленно вернулся он к великому предшественнику, — поднимался на Скалу Волхвов и каждый раз почти около часа простаивал на ней — сначала лицом к Стене Духов, затем — к Пути Предков, как называли ведущую сюда тропу. Что он думал при этом? Какие помыслы овладевали им, какие страсти рождались в его душе? Теперь этого не знал и не мог знать уже никто. Как никто не узнает истинных помыслов, с которыми поднимался сюда он, Владислав IV.
Тем более что лишь немногие поверят в то, что он вообще наведывался к Скале Волхвов. Для всех оставшихся в Варшаве приближенных он отбыл в Краков. Для тех же, кто запомнит, какой крюк решил проделать король, отправляясь в свою краковскую резиденцию, он навестил графа Оржевского в его небольшом замке в Заречье, где граф залечивал рану, полученную в стычке с казаками во время недавнего усмирительного похода на Украину.
Правда, в Заречье томится отозванный уже с пути коронный канцлер Оссолинский. Но уж он-то будет помалкивать.
В конце Пути Предков короля поджидала карета. Но с куда большим нетерпением ждала своего короля раскинувшаяся на все четыре стороны от Скалы Волхвов Польша.
Впрочем, Польша ждала не его. С замиранием сердца и с молитвами, обращенными ко всем сущим на небе богам, она ждала появления нового Батория.
Нового талантливого полководца и мудрого правителя, нового Стефана Батория — вот кого ждала сейчас его истерзанная Польша!
Опустившись перед Стеной Духов на колени, Владислав IV униженно плакал.
4
Они стояли на вершине холма, и невысокие кроны деревьев, плотно подпираемые густым, еще не опавшим кустарником, скрывали их от глаз испанцев.
— Нам повезло, — самодовольно проговорил полковник д’Орден, не отрываясь от подзорной трубы. — На редкость повезло. Сейчас они откроют огонь по деревеньке и посту наших пехотинцев, а затем, под прикрытием орудий, начнут высаживать десант.