“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
Еще шаг — и он ее увидел. Сначала — темную голову и руки на белой простыне. В темноте сверкнули лишь острые искорки ее глаз. Точно далекие звезды. Она откинула простыню, раскрыла перед ним постель — ее смуглое тело вытянулось на ней, как тень в лунном свете, тень знакомая, от которое чресла его сладко заныли, а позвоночник пронзила электрически-синяя молния.
— Месье Поль, — произнесла Блё. — Ложитесь в постель.
Они ели круассаны и колбаски в «Дохлой крысе», а мир вокруг кружился вихрем и потихоньку фокусировался. Анри он теперь представал с яркой и мстительной
— Люсьен, сколь бы ни наслаждался я удобством и обществом в «Дохлой крысе», полагаю, что наш излюбленный ресторан ужа начинает вызывать у меня тошноту.
— Вероятно, сам ресторан тут ни при чем, виноваты скорее обстоятельства. Последние несколько раз, что мы здесь были, ты приходил сюда после ночи пьяных излишеств в борделе.
Люсьен поднял demitasse эспрессо и чокнулся с другом. От звяка чашек тот поморщился.
— Но мне нравятся бордели. У меня там подруги.
— Они тебе не подруги.
— Нет, подруги. Я нравлюсь им таким, какой я есть.
— Это потому, что ты им платишь.
— Нет, потому что я очарователен. А кроме того, я всем своим друзьям плачу.
— Неправда. Мне ты не платишь.
— Я собираюсь оплатить этот завтрак. Из моего кредита. Ну и плачу я им только за секс, а дружба у нас бесплатная.
— Тебя разве сифилис не волнует?
— Сифилис — это бабкины россказни.
— Вовсе нет. Сначала на естестве возникает шанкр, потом сходишь с ума, отваливаются конечности и умираешь. Мане от сифилиса умер.
— Чепуха. Сифилис — это миф. По-моему, греческий — все же слыхали миф о Сифилисе.
— Миф — о Сизифе. Он всю жизнь толкал валун в гору.
— Елдой? Не удивительно, что у него вырос шанкр!
— Там совсем не так все было.
— Как скажешь. Еще кофе заказать?
Они заняли кабинку в глубине ресторана, подальше от окон — ввиду самонаведенной светобоязни Анри, — но теперь у входа поднялась какая-то суета. В ресторан зашел крупный румяный мужчина с орлиным носом и черными усами, в длинной расшитой бретонской куртке. Он ходил от столика к столику и делился каким-то известием, от которого едоки заметно огорчались; некоторые дамы даже подносили ко ртам платки, словно бы скрывая свое замешательство.
— Гоген, — сказал Анри. — Только бы нас не увидел. А то начнет затаскивать в какое-нибудь свое движение.
— Но сейчас у него можно было бы спросить, встречался ли Винсент в Арле с женщиной.
Точно он их услышал, Гоген поднял голову, заметил и поюлил к ним между столиками.
— Ну, вот, — произнес Анри. — Скажи ему, что мы стойкие последователи «непоследовательных». И нас не переубедить.
— Вы с Виллеттом это придумали только для того, чтобы Гогена позлить. — Анри и прочие художники, населявшие «Черный кот», образовали движение «непоследовательных» в ответ на Салон французских художников и все зубодробительно серьезные художественные течения, возникшие после импрессионистов.
— Это неправда, — ответил Анри. — Мы его придумали, чтобы злить всех, но, да, — особенно Гогена.
А тот наконец добрался до их столика и втиснулся рядом с Люсьеном, хотя его не приглашали.
— Лотрек, Лессар, слыхали? Тео Ван Гог умер.
— Убили? — спросил Люсьен.
— Скоропостижный недуг, — сказал Гоген.
Двадцать два. Конец мастера
— Я не пежил Жюльетт, — сказал Красовщик. — Честно.
— А почему она тогда голая перегнулась через спинку дивана?
— Пыль вытирает? — Он пожал плечами.
— Для этого не нужно раздеваться догола.
Островитянка Блё принялась собирать одежду Жюльетт с пола и швырять ею в Красовщика.
— Помоги мне ее одеть. — И Жюльетт: — Одевайся.
Живая кукла выпрямилась и с неуклюжестью заводного автоматона тоже стала собирать одежду.
— Но я хотел делать краску.
— Можешь и с этим телом, — ответила Блё. Ей было все равно, какое туловище Красовщик брал. В процессе она по-любому впадет в транс — не вполне в забытье, но и не совсем в себе. В этом состоянии была отъединенность грезы — экстатическая, блаженная, отдельная и в самой сути своей беспомощная. Но, в отличие Жюльетт — та была просто-напросто марионеткой без нитей, — юная островитянка, освободи Блё ее тело сейчас, оказалась бы в крайне странных обстоятельствах и без малейшего воспоминания о том, как она в них попала. В лучшем случае она бы сбрендила до непроизвольного слюноотделения, в худшем — в ужасе нырнула бы в окно. Священная Синь, может, и квинтэссенция красоты, но в процессе ее приготовления красивого нет ничего.
— Постой, — сказала Блё. Жюльетт постояла, прижимая шелковую сорочку к грудям, как статуя робкой Венеры. Она с наслаждением ждала бы следующей команды еще тысячу лет. А Блё сказала Красовщику: — Ты как собираешься краску делать? У нас же нет картины. — Она не собиралась докладывать ему о нынешнем состоянии дел с «Синей ню» Люсьена.
— А это помнишь? — Красовщик выволок крупный холст из-за дивана, над которым стояла, изогнувшись, Жюльетт. Она действительно стирала пыль — с этой картины, своей сорочкой.
— Берт? — Блё это зрелище как-то даже ошеломило. Она сделала шаг от картины и бережно села на стул Людовика XVI. — Я думала, ты эту картину использовал четверть века назад. Где…
Для производства Священной Сини требовалась картина, витраж, икона, фреска — какое-то произведение искусства, в котором был этот цвет. А она, впадая в транс, далеко не всегда знала, что именно берет Красовщик. Но краску нужно было делать. Без нее ни она, ни Красовщик дальше никак не могли. И за нее всегда приходилось платить, а картины входили в цену. Эту Блё не рассчитывала увидеть больше никогда.
— Да валялась тут у меня, — ответил Красовщик. — Симпатичная, нет?
— Не наводи мне l’ombrage на palisade, Говняпальчик. Если она у тебя «валялась», зачем надо было кончать Винсента? И отчего вдруг такая паника из-за картины Люсьена? С какой стати все эти драма и отчаянье?
— По-моему, она даже лучше этой твоей Жюльетт, — сказал Красовщик. — Глаза темные… кожа белая… не только красивая, но и умная.
Берт Моризо — вероятно, после Жюльетт — была самой красивой женщиной, в которую вселялась Блё. В эпоху модерна — уж точно, однако Мане этот портрет написал давно. Так почему же он здесь и сейчас? Блё пыталась успокоиться и утишить свой гнев на Красовщика.