“SACRE? BLEU. Комедия д’искусства”
Шрифт:
— Ванну? Правда что ли?
— От тебя смердит борделем.
— Да?
— А это неуместно, если ты не в борделе.
— Ванна так ванна. Великолепно! Вперед!
— Тебе для этого по-прежнему надо встать.
— И впрямь нужно позвать горничную, пусть здесь пол везде вымоет.
Почти совсем уже смеркалось, когда Люсьену удалось наконец просушить Анри до того, чтобы можно было идти в атаку на каменоломни. Каждый нес фонарь, у Люсьена в карманах еще были свечи и спички. Анри взял трость с клинком (Люсьен заставил его особо проверить,
— Может, лучше подождать, когда не будет так темно? — поинтересовался Анри, ныряя под низко нависшие колючки.
— Это каменоломня, там всегда темно. — Люсьен рубил ножом колючую ежевику, в борьбе теряя кожу с пальцев — ее клочья оставались на острых шипах.
— Ну так надо было ружье захватить. У меня в Париже дядя, он бы с радостью одолжил.
— Нам не понадобится ружье.
— Наверное, Винсент так же думал в тот день, когда пошел на пленэр в последний раз.
Люсьен хотел было возразить, но вместо этого сказал:
— Странно то, что Гоген рассказывал. Дескать Винсент писал синим только по ночам.
— Бедняжечка Винсент, — высказался Анри.
Они добрались до входа в штольню. Люсьен опустился на колени и вытащил из кармана спичку.
— Надо зажечь фонари. Давай свой.
— Я послежу, нет ли крыс, — ответил Анри.
— Если свет, они не вылезут. Вообще-то мне туда и пришлось поэтому лезть. Ловушки ставить.
— А зачем ты охотился на крыс?
— На еду.
— Нет, честно?
— Для папиных пирожков.
— Нет, честно?
— Весь город осадили. Другой еды не было.
— Твой пап'a делал из крыс пирожки?
— Сначала план был — супницы. С таким сельским p^ate. Но оказалось без хлеба его есть невозможно, а хлеба не хватало. Поэтому он стал печь пирожки. Тесто — наполовину из опилок. Да, крысиные пирожки, как корнуэльские.
— Но я люблю твои пирожки с мясом.
— Семейный рецепт, — ответил Люсьен.
Они вползли в каменоломню, держа фонари над головой. В глубоких тенях что-то зашебуршало.
— А Берт была такой же красивой, как я себе представляю? — спросил Анри.
— Мне было семь. Я был в ужасе. Я думал, Красовщик ее пытает.
— Надеюсь, она до сих пор там. У меня и альбом в кармане есть.
— Не будет ее там. Это случилось двадцать лет назад. Теперь она живет на Монпарнасе с мужем и дочкой.
— О, нас ни с того ни с сего вдруг ограничивают время и теоретическая вероятность.
— И это верно.
— Я потому альбом и захватил. Наброски делать.
Вдруг всего в нескольких шагах от них вспыхнула спичка, и оба взвизгнули и отпрыгнули назад. Анри зацепился о гнилую крепь, упал и заозирался.
— Мои герои, я полагаю, — произнесла Жюльетт, поднося спичку к фитилю лампы. В своем прежнем перваншевом платье она сидела на перевернутом ящике. «Синяя ню» стояла за ней, прислоненная к опоре.
— Жюльетт, — вымолвил Люсьен. Спотыкаясь, он кинулся к ней, раскрыв объятия, а из глаз его брызнули слезы.
Двадцать четыре. Архитектура воодушевленья
Здесь требовалась некая деликатность, определенная утонченность, чуть больше изящества, нежели требовала обычная ее стратегия — та, как правило, сводилась к тому, чтобы снять всю одежду. Целуя Люсьена в оранжевом свете лампы, глубоко в шахте, чувствуя, как вся его душа старается обволочь ее, хотя он просто обхватил ее руками, как слезы льются у него из самого сердца, и теперь оба их лица мокры от них и скользки, а дыхание и тепло у них теперь одни на двоих, и миг этот — остановлен, но не каким-то волшебством, а только лишь особостью этого их объятия, в котором, кроме них, ничего нет, — она думала: «Насколько же проще задрать юбку, крикнуть „Voila!“ — и начнутся скачки. А вот это все будет совсем не просто».
Тулуз-Лотрек громко откашлялся и глянул на них через плечо, словно зевакой прогуливался по самому краю тьмы и только что случайно заметил, как его друг прожорливо лижется с девушкой в шахте.
Жюльетт оторвалась от поцелуя, куснула Люсьена за ухо, после чего прижала его к своему бюсту головой и сказала через его плечо:
— Bonjour, Monsieur Henri. — И подмигнула.
— Bonjour, Mademoiselle, — откликнулся Тулуз-Лотрек, приподнимая котелок, весь припорошенный гипсовой пылью.
Люсьен вроде бы проснулся — отстранил от себя Жюльетт, придерживая ее за плечи.
— Ты как? Я боялся, что ты болеешь.
— Нет, все в порядке.
— Мы всё знаем про Красовщика — как он тобой помыкает, — мы знаем про всех натурщиц все эти годы. Как они теряют память и заболевают. Мы всё уже знаем.
— Неужели? — Она подавила в себе желание задрать юбку и применить легкий отвлекающий маневр, но рядом все ж Тулуз-Лотрек и… ну, в общем, выйдет неловко. — Всё-всё знаете?
— Да, — ответил Люсьен. — Камилль у Моне, Марго у Ренуара, даже Кармен у Анри — бог весть, сколько еще их было. Мы знаем, что он как-то их — вас — околдовывает своей синей краской, и время как бы останавливается. Я боялся, что ты меня даже не вспомнишь.
Жюльетт взяла Люсьена за руки и на шаг отступила от него.
— Ну, это очень похоже на правду, — сказала она. — Вероятно, нам стоить ненадолго присесть, и я все объясню. — Она быстро глянула на Анри. — Выпить есть?
Тулуз-Лотрек извлек из кармана серебряную фляжку.
— Что здесь? — спросила Жюльетт.
— В этой? Коньяк.
— Дайте, — велела она.
Анри отвинтил колпачок и передал ей фляжку, а Жюльетт быстро отхлебнула и опять села на ящик.
— Ты захватил не одну? — спросил Люсьен у друга.
— Ну, ружья же у нас не было. — Анри пожал плечами.
— Оставь его в покое, он меня спасает, — сказала Жюльетт, расставив ноги и уперев локти в колени — так над картой с кладом, начерченной на земляном полу, совещаются пираты. Подняла фляжку, чествуя обоих художников, и опять отхлебнула. — Сядь, Люсьен.
— Но картина…
— Сядь!
Он сел. К счастью, за спиной у него оказался небольшой бочонок.
Тулуз-Лотрек пристроился на упавшей крепи и приложился к своей второй фляжке.