Сад радостей земных
Шрифт:
Мэнди пришла, когда они уже кончили завтракать, как раз вовремя, чтоб перемыть посуду. Она низенькая, толстая, постарше Ревира, но не такая старая, как Эстер, живет в миле отсюда, в ветхом домишке — не дом, а развалюха. У нее густые сальные волосы, она их так закручивает вокруг головы, будто старается, чтоб они были понезаметнее, а не взбивает высоко и пышно, как Клара, когда уж Клара делает себе прическу. Кречет слыхал — иногда Мэнди тихонько разговаривает сама с собой. На него она и не смотрит, будто тут околачивается какой-то соседский мальчишка. Из всех ребят ей по душе один Роберт, да и то он теперь
— Вы нынче когда воротитесь? — равнодушно спросила Мэнди.
Большие руки ее тяжело повисли, кисти беспокойно шевелятся, будто им не терпится взяться за работу. Кречет ее побаивается.
— Наверно, вечером, — ответил Ревир. — Если Эстер что-нибудь понадобится, отнесите ей наверх. Потом можете идти домой.
По лицу Мэнди не видно, слыхала ли она его слова. Она стоит у кухонной раковины, ее руки ждут, и ни на кого она не глядит, будто их здесь уже и нету никого.
— Там на сковородке осталось сало, — говорит Клара. Искоса она бросает колючий взгляд на старуху; Кречет давно понял: мать ее терпеть не может. — Не оставляйте его, мне оно ни к чему. И в холодильник не кладите. Мне на него смотреть тошно.
— Сало хорошее.
— Ну и черт с ним, что хорошее. Мне на него смотреть тошно.
— Ладно.
— Выкиньте его, что ли, чтоб я его больше не видела.
Только не в раковину.
— Ладно, миссис Ревир.
Тут Клара примолкла, уставилась куда-то мимо Кречета, будто в нерешительности. Но ненадолго. Медленно поднялась, поставила чашку на стол, откинутый тяжелый рукав опустился, закрыл всю руку.
— Жаль, что нам нельзя не ехать, — сказала она Ревиру.
— Похороны никто не любит, Клара.
Мэнди стояла в углу у раковины и ждала, пока они уйдут. Кречет ненавидел ее — за то, как она смотрит на Клару, вернее, не смотрит. Вот бы хорошо сказать ей: ты уродина! Ты старая старуха! Ты-то никогда такая не была! Ты даже не знаешь, что это значит — быть такой, как она…
Только собрались двинуться в путь, как к дому на минуту подъехал Джуд с женой. Они даже из своей машины не вылезли, только поговорили с Ревиром. Кречет уже сидел в машине. Ревир обзавелся новой машиной, и все мальчики очень ею гордились. На заднем сиденье три брата о чем-то переговаривались. Оттого что день был прохладный, еще сильней казался запах новой машины, в ней пахло таинственно, остро, больше всего — кожей. Кречет прислушивался к тому, что говорят у него за спиной ребята, а в нескольких шагах поодаль — взрослые; надо бы проникнуться тем простым, обыденным, о чем они говорят. Не то уж слишком одолеет волнение. Нехорошо радоваться, когда кто-то совсем недавно умер. Когда человек умирает, надо огорчаться, все равно, кто он был, даже если совсем чужой. И если тебе весело, этого никак нельзя показать.
Он мысленно повторил это слово — «похороны». Сегодня он едет на похороны.
Потом Джуд помахал рукой ему и остальным ребятам и отъехал. Джуд хороший, а жена у него противная. Он развернул машину, проехал совсем близко, и его жена поглядела на них в окно; лицо у нее ярко-розовое, ресницы такие светлые, что их почти незаметно, губы поджала, и над всем этим чудная черная шляпа, точь-в-точь надетая на голову старая печная труба. Щеки пухлые, и вся она пухлая, можно подумать, кровь течет под самой кожей, а как посмотришь на ее глаза и на рот — кажется, тронь, а она жесткая, резиновая, точно кукла.
— Стерва, — говорит Клара. — Чертова стерва, и смотреть на меня не желает!
Она распахивает дверцу и садится рядом с Кречетом. Она такая свежая и такая сердитая, что в машине сразу воздух становится другой. Когда они втроем садятся впереди, она всегда толкает Кречета, как бы он ни съежился заранее, чтоб оставить ей побольше места. Вот и сейчас она, усаживаясь, его толкнула. Ревир стоит рядом и придерживает дверцу, как будто он сам ее открыл, потом осторожно закрывает.
За спиной Кречета кто-то из ребят коротко фыркнул — если это и смех, так невеселый.
Клара обернулась. Губы ее приоткрылись. Когда она вот так впрямую смотрит на людей, которые ее ненавидят, и словно не понимает, что можно встретить в их взгляде, Кречет всегда за нее пугается и сам не знает, какая ему чудится опасность. От ее платья пахнет пудрой и еще чем-то, душисто, нежно, и в машине уже не так разит кожей. Волосы Клары старательно расчесаны, свернуты высоко на макушке хитрым и сложным узлом. На ней голубая шляпа с мягкими полями, они так славно, свободно изогнуты вокруг ее лица, не то что шляпа на жене Джуда!
Но все это ей не защита… Она говорит голосом, какого никто не ждал:
— Все приготовились? Дорога трудная.
— Я, наверно, засну, — говорит Кларк. — Терпеть не могу ездить, когда не сам правлю.
— Если хочешь вести машину…
— Нет-нет, ничего, — поспешно говорит Кларк. Ревир уже обошел машину, сейчас откроет дверцу. — Вы папе не говорите.
Ревир сел за руль, и они поехали. Машину трясет, и Кречет понимает: Ревир вовсе не спешит куда-то приехать, а просто ему непременно надо двигаться побыстрей. Клара закуривает сигарету. Кречет уперся ногами в выступ посреди пола, приготовился смотреть по сторонам. Даже хорошо знакомые фруктовые сады по обе стороны дороги выглядят по-другому, когда едешь на похороны.
Немного погодя солнце скрылось за тучами. Клара откинулась на спинку сиденья, курит, молчит, шляпу сняла, положила на колени, закинула ногу на ногу. Белые перчатки она тоже сняла, и одна уже валяется на полу. Сидит и курит, руки уронила на колени. И вдруг говорит:
— Сколько я бывала на похоронах, хуже всего было, когда умерла одна девушка, подружка моя. Ее убили. Вышло так, будто она открыла окно и в машину влетела какая-то гадость.
Чуть погодя Роберт сказал несмело:
— Тут на шоссе несколько лет назад убили человека.
Я помню.
— Помнишь? — с сомнением переспрашивает Джонатан. — А как его убили?
— Застрелили из дробовика.
— Ты этого не помнишь.
— Нет, помню.
Замолчали. Ревир ровно, уверенно вел машину. Хмурый день будто придавил всех неслышной тяжестью; Клара часто зевала. У Кречета внутри волнение свернулось в тугой клубок и только ждет, как бы вырваться на свободу. Сидеть тесно от бедра Клары, но отодвинуться нельзя, потому что рядом Ревир. Отец. Неохота до него дотрагиваться, даже прикосновение Клары тягостно — она словно пригвоздила его к месту. Неизвестно, что ждет в городе, но наверняка там случится что-то странное, удивительное.