Сад радостей земных
Шрифт:
— Джуду пора уже приехать, а мальчики… мальчики во дворе, — выговорила она, будто задохнулась.
— Не утомляйся, Эстер, — сказал Ревир.
Руки у этой старухи все время беспокойно шевелились, как листья на ветру. Такие они вялые, слабые, кажется, вот сейчас повиснут неподвижно, но нет, опять они вздрагивают, дергаются, точно против ее воли.
— Дайте-ка я на минутку пройду в комнату, — сказала Клара. — Все подъехали? Они уже здесь? Мне надо поправить волосы…
— Клара, у тебя прекрасный вид…
— Нет-нет, надо поправить волосы, — беспокойно повторила она. Повернулась, и Кречет на миг испугался: забудет
Она взяла его за руку, и они почти побежали по коридору. Ревир и старуха остались у лестницы, во дворе залаяла собака, значит, кто-то подъехал к дому, но Клара потащила его за собой, и теперь они очутились одни, только вдвоем, как заговорщики.
— Что это у тебя на лице… Фу, черт, и когда ты вымазался? — зашептала Клара. — Вот поросенок!
Она отворила дверь в ту самую комнату и вошла. Так прямо и вошла, втащила за собой Кречета и закрыла дверь, будто весь век тут распоряжалась. Просторно, солнечно. На стенах светло-зеленые обои, по светло-зеленому серебряные полоски. У Кречета даже в глазах зарябило.
— Шелковые обои, надо же! — сказала Клара.
В комнате четыре огромных окна, а на окнах белые прозрачные занавески, за ними все сквозит странно и смутно, как будто там не простая земля, а страна, которая только снится; занавески тихо колышутся от ветра. Клара постояла минуту посреди комнаты, дышала быстро, прерывисто. Потом сказала:
— Где же это щетка для волос? Черт ее подери…
Подхватила чемоданчик, что стоял на полу у самой двери, кинула на кровать, открыла. Кречет бродил по комнате, глядел во все глаза. Первым делом подошел к окнам. В их старом доме окно его комнатки выходило на задворки, только всего и видно было: двор полого спускается с пригорка, за ним заброшенное, заросшее сорняками поле — и все. Никакой дали не видать. А отсюда, с вышины, видно поля и далекий-далекий большой лес. Здесь не так высоко, чтобы увидать еще и горы на краю неба, но в этом доме понимаешь: там, дальше, и горы есть… впервые Кречету стало приятно оттого, что он об этом знает. Он прислонился к стеклу и поглядел вниз. К дому только что подъехала машина. Из нее вылезали люди. К ним бежали две собаки и радостно лаяли.
— Ага, вот она, — сердито сказала Клара.
Кречет не обернулся. Потрогал подоконник; он немножко покоробился от дождя. Если посмотреть на комнату внимательно, такое замечаешь. Потолок, верно, протекал, виднеются коричневые пятнышки, точно облачка… никто на них и не поглядел бы, один Кречет. Большой комод с зеркалом вроде очень хороший, лакированный, а все-таки на нем есть царапины; он и их тоже углядел.
— Поди сюда, слышишь? Ты что, хочешь вывалиться из окна? — сказала Клара. Вывалиться из окна он никак не может, с негодованием подумал Кречет, сама и не смотрит, а говорит. — Надо привести тебя в порядок. Ты же сам хочешь, чтоб на тебя приятней было поглядеть, чем на его мальчишек, верно?
Она послюнила палец и потерла ему лоб. Кречет покорно терпел. Эта комната вся свежая, солнечная, не то что коридор за дверью и гостиная внизу; мельком он и кухню видел, там железная плита, деревянный стол — и тоже мрачно, темно. А здесь, в комнате, где теперь будут мать и Ревир, все светлое, свежее. В вазе на комоде даже стоят желтые цветы.
— Тут кто-то умер? — спросил он.
— Тут месяц назад умерла его жена, — сказала Клара. — А теперь тут мы. — Она насмешливо и немножко сердито улыбнулась Кречету. — Да ты не беспокойся. Делай все, как я велю. Если тебя кто обидит, скажи сперва мне, ему не говори… мужчины этого не любят.
Если эти паршивцы станут к тебе приставать, ты скажи мне. Я-то знаю, что за народ мальчишки, у меня свои братья были. Мальчишки все одинаковы. А вот ты — другое дело. Когда-нибудь ты все у них отберешь и выставишь их из этого дома, а покуда плевать на ихние тычки да щелчки — подумаешь! Ты это запомни. Когда-нибудь ты станешь ему ровня… будешь самый лучший его сын.
— А я не хочу, — угрюмо сказал Кречет.
— Еще чего! — Клара дернула его за волосы. — Делай, что я велю, черт подери. Да помалкивай. Ты думаешь, я здесь зачем? Только ради тебя!
Кречет посмотрел на нее с ужасом. Вот сейчас она скажет какие-то страшные, непоправимые слова и уже не сможет взять их обратно. Он вдруг до смерти испугался за мать. Как она пробилась сюда, ко всем этим людям, неужели ей не было страшно? Так далеко зашла — а вдруг теперь все потеряет?
— Кой черт, чего ты уставился? — спросила Клара и отодвинулась от него.
Она подошла к комоду, погляделась в зеркало. Сама собой поднялась рука, потрогала затылок, пригладила волосы — ласково, как будто они стеклянные и могут разбиться. Отражение в зеркале словно наклонилось навстречу Кларе. Светлые волосы, загорелая гладкая кожа, глаза в густых ресницах затуманились. Губы приоткрылись, сейчас что-то скажут… сердце Кречета заколотилось от неодолимого страха за мать.
— Столько лет прошло, наконец-то мы здесь, так какого тебе дьявола? — сердито сказала она. И вдруг поглядела на него в зеркале остро, пронзительно. Скривился весь, будто его сейчас вывернет наизнанку.
— Я… мне тут не нравится, — пожаловался Кречет.
— Понравится, — тихо, с угрозой сказала Клара.
И отшвырнула щетку для волос. Щетка загремела по полу, у Кречета болезненно дернулось веко.
— Понравится. Понравится, черт бы тебя драл, — шептала Клара. И заплакала. Кречет сколько раз видел, как она плачет. Лицо стало жесткое-жесткое, губы раскрылись. Выходит, будто она плачет из-за того, что он сейчас сказал, но это неправда. Он знает, когда уж она плачет, так не из-за него. Иногда она сердится и дает ему затрещину, иногда целует его и обнимает, но по-настоящему ей до него нет дела. Плачет она только о себе.
— А что еще мне оставалось, ну что? Ради этого стоило ждать. Столько денег! А земли сколько! Гипсовый карьер… пшеница… и лошади у него есть, это ж надо, лошади не для работы, только для красоты и чтоб кататься. Ну что еще мне было делать? Не пяль на меня свои окаянные глазищи! Вот поедем с ним нынче утром к священнику, он нас обвенчает, и ты получаешь нового отца. Получаешь фамилию. Уж это я для тебя сделала, ты всю свою жизнь будешь Ревир!
Она ходила взад и вперед мимо зеркала, свесив руки, и бормотала себе под нос. Может, совсем забыла, что он тоже тут, думал Кречет. По щекам текут горячие слезы, на шее вздулась синяя жилка — все хорошо знакомо… но как странно, что на ней это голубое платье, и ноги шелковые, гладкие, точно у какой-нибудь дамы на картинке в журнале…