Сад радостей земных
Шрифт:
Он минуту помолчал.
— Ладно, — сказал он.
Клара вышла на кухню и стала его ждать. На крыльцо поднялся Кречет — наверно, заметил ее. Тоненький, робкий, лицом вылитый отец, а волосы Кларины, он стоял на крыльце и смотрел в кухню такими глазами, словно время разверзлось перед ним как пропасть, словно он по-настоящему еще не родился. Так он стоял и робко ждал. Клара посмотрела на него как на чужого. Между нею и Лаури только одна преграда — этот малыш: не будь его, она бы наскоро собрала кой-какие вещички, они вдвоем добежали бы до машины Лаури, машина рванула бы с места — и кончено. А что там дальше — Канада, не Канада, будут еще дети, нет ли — плевать
Но вот он, мальчонка, стоит и смотрит на нее. И Клара сказала:
— Иди в дом, Кречет, сейчас дам поужинать.
Мальчик замялся.
— Тот человек уезжает, — сказала Клара.
Сын вошел. Не забыл притворить за собой дверь осторожно, без стука. Осторожно, почти хитро обвел глазами кухню, будто высматривал — может, что не на месте? Клара небрежно погладила его по голове, тяжело уронила руку ему на плечо. Мальчик слегка поморщился, но смолчал. Оба ждали, чтобы к ним вышел Лаури.
— Хороших ямок накопал? — спросила Клара. — Помогал тебе Пират?
Сын покачал головой — нет, мол. В кухню вошел Лаури.
— Обожди, я сейчас дам поужинать, — сказала Клара.
— Я не голоден.
— Все голодные, — сказала она. Она совсем не хотела, чтобы голос ее прозвучал так резко, так безнадежно. Лаури и Кречет переглянулись, оба странно смутились. Лаури точно оглушило, что-то в нем сжалось, затаилось, а в Кречете чувствовалась застенчивость, этого Клара в детях, да еще в мальчишках, терпеть не могла.
— Фу ты, бог ты мой, нельзя же не евши, — прибавила она. — Дать тебе чего-нибудь?
— Я же сказал, не надо.
Клара с Кречетом вышли за ним на заднее крыльцо.
— До темноты еще несколько часов, — сказала Клара. — Думаешь далеко проехать или…
Так они и разговаривали при мальчике, и Клара чувствовала: что-то ее толкает все дальше на край пропасти, и хотелось заорать на Лаури — пускай убирается, пока еще не поздно, пока не все еще рухнуло. Скажи он те слова, что надо, взгляни он на нее, как надо…
Но он этого не знал. Если бы знал, он, быть может, переменил бы всю ее жизнь; но он выбился из сил, он сдался, что-то иссякло в нем, и в лице не осталось ни кровинки. Ничего он ей не сказал, а взял Кречета за подбородок, наклонился к нему и заглянул в лицо.
— Ты уже убивал змей или еще какую-нибудь тварь, малыш?
Кречет дернулся, пытаясь высвободиться.
— Пусти его! — крикнула Клара.
— Я только спрашиваю: он уже кого-нибудь убивал?
Кречет отчаянно затряс головой — нет, нет!
— Врешь. По лицу вижу, ты уже кого-то убил и еще много будешь убивать. — Лаури передернуло, в лице его просквозило что-то страшное, безобразное, а может, оно было всегда, все эти годы, только ни сам он, ни Клара об этом не подозревали. Рот его покривился, обнажились потускневшие зубы. — Я хорошо вижу, сколько живых тварей ты поубиваешь, растопчешь и пройдешь по ним.
И он выпустил Кречета. Выпрямился, отступил на шаг. Мальчик бросился к матери, перепуганный до того, что и плакать не смел; она не наклонилась, только обхватила его за плечи — и стояла и смотрела, как уходит от нее Лаури. Он уходил не спеша, тропинкой, потом лугом. А потом она видела уже не его, только пыль, что клубилась за его машиной, пока та не скрылась из виду.
— Ты про него забудь, слышишь? — крикнула Клара. — Никогда больше про него не думай… он уехал и не вернется! У тебя все будет, от него бы ты ничего этого не получил, у тебя будет фамилия, самая настоящая, и жить сможешь где захочешь, целый свет будет для тебя… а не клочок какой-то… Слышишь? Слышишь, что я говорю?
Надо поосторожней, не то можно и рехнуться, подумала Клара. Надо быть осторожной. И вдруг ей показалось: странно исказившееся, почти старое лицо мальчика — вот единственное, что ей ненавистно, вот что погубило, что отняло у нее Лаури.
Часть третья
КРЕЧЕТ
1
Человек, которого называли отцом Кречета, немного сутулился, словно затем, чтоб не так бросалось в глаза, какие у него могучие плечи. Волосы его пестрели густой неровной проседью. Кречет видел этого человека всю свою жизнь, но сегодня знакомое лицо странно расплывалось — глаза будто старались скрыть от него какую-то неведомую угрозу. Ему было еще только семь лет. В глазах что-то вздрагивало, вокруг них бились, трепетали тоненькие жилки, словно остерегали его — а от чего остерегали? Ему уже семь, он становится большой, презирает младенческие страхи; он и сам может измерить, как вырос за этот год: прежде нипочем не удавалось достать до нижнего сука старой яблони.
Сегодня утром этот человек повез их на своей машине к себе, за много миль от их дома. Кречет никогда раньше не видел, где он живет, но слышал про его дом от матери. Все вышло очень странно, Кречет совсем растерялся. Ревир привел их в гостиную, сел в старинное кресло с мягким потертым сиденьем и привлек к себе Кречета. Клара сказала:
— Да не бойся ты его, Кречет. Что это на тебя нашло?
Ревир с недоумением всматривался в его испуганное лицо, такое потерянное, озадаченное, словно с мальчиком заговорили на непонятном языке.
— Ну скажи на милость, боится! А я что говорила? Я всегда говорю, стыд и срам бояться собственного отца, да еще когда первый раз пришел к нему в дом…
Уж наверно, по лицу Кречета нетрудно понять, что он думает о словах матери: он и смущен, и зол. И мать это понимает, но ей все равно. Она такая деловитая, оживленная, ей-то ничего на свете не страшно. Никогда еще она не бывала в этом доме, но сейчас пытливо щурится, разглядывает все вокруг, всю эту тяжелую, покрытую лаком мебель, ничуть не похожую на вещи, что стоят у них в старом доме, и ничего не боится. Самый воздух в этом огромном каменном доме отдает чем-то таким, чем никогда не пахло там, у них, — вещами очень старыми, которые отяжелели, потемнели от времени и притом натерты до блеска, начищены, ухожены. В конце комнаты — большущий камин, Кречет мог бы, если б захотел, встать в нем во весь рост, и на полке над камином, по бокам, два серебряных подсвечника. Кречет уже примерно знает, что такое серебро. У матери есть кое-какие серебряные вещицы. И еще есть золотое кольцо и золотое ожерелье — они так блестят и мягко мерцают, так льнут к ее смуглой коже, что даже страшно — как бы не потерялись, как бы не залетели куда-нибудь, когда она второпях носится по дому. Один раз она потеряла золотое сердечко-медальон, подарок Ревира, Кречет долго его искал и наконец нашел в густой траве у заднего крыльца.
И вот сейчас они в доме у Ревира. Клара осматривается и говорит:
— Твоя сестра неплохо следит за порядком. А почему это у стульев ножки перекрученные?
— Уж так они сделаны.
— Это считается красиво, что ли? — говорит Клара. — Ну, то есть они старые, да? Старинные?
— Да, французские.
Глаза Клары сузились. Кречет ждал — скажет она, что ей это не нравится? Но она продолжала:
— Красивый мужчина на той картине. Где ты ее взял?
— Это портрет моего отца.
— Это твой отец?