Сад зеркал
Шрифт:
Прыжок, свист стрелы, визг, в глазу самца торчит древко стрелы, тело грузно падает в яму, сминая большие листы. Самка не успевает остановиться и с воем валится следом, еще одна стрела пролетает над ней. Из ямы какое-то время несутся вопли боли, потом всё умолкает. Даже детеныш.
Чувствуя себя очень глупо, я возвращаю меч в ножны. На Джа’кейруса не смотрю. Сажусь спиной к яме, лицом к болотам, где над метелками камышей вьются тучи мошек, и предзакатное солнце делает всё вокруг красножелтым. Скоро стемнеет.
Я слышу возню, ворчание Джа’кейруса, потом –
– Так вот, – говорит Джа’кейрус и усаживается рядом со мной. – Теперь я отрежу головы агонгов, отнесу их Адитии, получу взрослое имя и уйду искать лекарство от гнили. Наше Древо болеет.
– Знаю.
Джа’кейрус угукает и добавляет:
– Не только оно.
Я щурюсь на комаров, вьющихся над камышами. Какой сырой воздух сегодня. Какой неправильный. Всё неправильное.
– Болеют и другие Древа, это какая-то новая гниль, переродившаяся. Медленней. Страшнее.
Болезнь, что поражает корни, а не ростки. Где твои корни, древ-ний?
Я не знаю, что сказать на всё это, но Джа’кейрус не ждет ответа, он говорит сам, ему зачем-то нужно, чтобы я понял.
– На южной границе торговых путей болеет Древо, на юго-западной границе – тоже. На восточном краю старых лесов недавно умерло Древо, и теперь каждый соседний род ждет, перекинется на них болезнь или нет. Ходили слухи, что на севере нет древесной гнили, только обычная костная… но твой приятель Фэйтай не просто так пришел сюда, чтобы найти себе женщину: северяне говорят, у здешних древ-них кровь прохладней, и если народится много малышей с прохладной кровью, Древа станут стойкими к гнили. Но если бы это было правдой, новая болезнь сюда бы не пришла.
– И что можно сделать с этим? – спрашиваю я с надеждой, потому что всё сказанное Джа’кейрусом звучит ужасающе.
– Я не знаю, – говорит он, и его голос подрагивает. – Никто из древ-них не знает, потому я хочу идти за ответами к людям или оркам. Адития уже пыталась лечить подобное подобным, как это принято у людей, но она ведь ничего не знает про эти способы. Ей известно не больше того, что говорят торговцы людей на наших дорогах, а торговцы не занимаются лечением, потому их слов недостаточно. Нужно узнать больше, но нельзя узнать больше, оставаясь здесь. Потому я пойду за ответами туда, где они могут быть. Адития не хочет меня отпускать, но.
Понятно, что «но»: когда Джа’кейрус получит взрослое имя, Старейшая не сможет ему запретить. А за две головы агонгов он получит очень сильное взрослое имя, с которым сможет совершить действительно важные вещи, и все со-родичи будут знать это.
Некоторое время я сижу, пытаясь уложить всё услышанное в голове. И я тоже хочу искать ответы! Как можно оставаться и продолжать делать всё то же, что прежде, если в это время наши Древа убивает гниль, а кто-то может знать лекарство от неё?
Задумчиво постукиваю хвостом по траве. А как можно уйти, когда со-родичам требуется каждая пара рук, каждый лук, рогатина, меч?…
Ох, нет, не представляю, как Джа’кейрус может уйти от Древа, от теплого озера, Дар-Тэи, семьи и всего, чем мы живём!
Мы даже толком не знаем, какой он – мир за пределами Озёрного края. У нас есть только слова торговцев и сказания Старейших. Но мы не знаем, что происходит с древ-ними, которые уходят отсюда. Никто из тех, кто осиротел и покинул родные озёра, не вернулся назад – то ли остальной мир оказался настолько хорош, то ли плох до того, что хуже просто некуда.
Я хочу задать Джа’кейрусу много вопросов, но он вдруг подскакивает, оборачивается, орёт что-то невразумительное и хватает свой лук. Я тоже оборачиваюсь.
Агонги уже почти достигли нашего холма, их пять или шесть, они несутся молча, пригнув головы, а увидев, что обнаружены, разражаются рёвом и воем. Джа’кейрус выпускает одну за другой три стрелы, но лишь одна достигает цели, застревает в лапе ближайшего зверя. Это его замедляет, но и только-то. Джа’кейрус поднимает копье, я выхватываю меч, но мы знаем, что это без толку, агонгов много.
Наше Древо не может лишиться сразу двух воинов, в отчаянии думаю я, но этих зверей нам не победить, они не прыгнут в яму, они уже забирают на обходную тропу…
Я всовываю меч в ножны, хватаю Джа’кейруса за руку и тяну к яме. Он сначала выдергивает руку, и его красно-коричневые глаза становятся рубиновыми от ярости. Потом он понимает, и мы вместе спускаемся вниз, как можно быстрее, и отступаем подальше от края, стараясь не оцарапаться об отравленные колья.
Звери уже наверху, они заглядывают вниз и сердито рычат, над нами клацают оскаленные пасти, взрывают землю мощные лапы, летят во все стороны хлопья пены. Агонги видят мертвых со-родичей, висящих на кольях, и это злит их до безумия.
– Вниз! – кричит мне Джа’кейрус, и я, опираясь на ножны, устраиваюсь на земле между кольями. Он делает то же самое.
Ужасное положение, всё моё существо протестует против того, чтобы смирно сидеть на дне ямы, меж отравленных кольев, рядом с убитыми агонгами, и сносить ругань их со-братьев. Но я знаю, что ничего более мы не в силах сделать, Джа’кейрус даже из лука стрелять не может, а впрочем, он оставил лук на холме. Шестеро агонгов – на пороге настоящего бешенства, в каком зверь летит вперед, не разбирая дороги и не щадя себя, и причиняет ужасные разрушения до того, как будет убит. Если они переступят этот порог, то начнут прыгать в яму, и тогда…
Но наше Древо не может лишиться двух воинов разом, потому мы сидим, скрючившись, среди кольев и ждем, когда агонги прекратят лютовать наверху.
Солнце заходит, снаружи быстро темнеет, и становится еще хуже, потому что звери чуют нас прекрасно, а мы их толком не видим – только тени, которые мотаются туда-сюда вдоль края.
Потом долго-долго тянется эта темнота, мелькание черных пятен в ней, рычание и ворчание, холод и твёрдость земли, занемение ног и хвоста, невыразимое желание сменить положение тела и невозможность сделать это, а потом появляются звезды, и ворчание наверху затихает.