Садовник для дьявола
Шрифт:
Раскрошила и села обратно на табурет, словно во сне.
– Сегодня я на диете, – сказала через полчаса, – не ем после шести.
Все эти полчаса и дальше она сидела как сомнамбула – не чувствуя, не думая, не видя, как Маринины пальцы уверенно нанизывают на вилку горячие аппетитные ломтики картошки, подхватывают кусочки грибов. Как льется водочка. Нарезается еще один огурчик. Елена не пускала мысли в голову. Не думала: а вдруг?! а если?! что тогда?!
Она сидела рядом с раскрасневшейся девушкой и не пускала в голову мысли.
Только задержалась
Она ведь не убийца. Она элементарно спасала этот дом от пьющей няньки. Оберегала.
Но ночью не спала. Крутилась на постели, подушку грызла. Не в муках совести! От страха. А вдруг дознаются?! Вдруг попадется?!
Не попалась. Утром Вера Анатольевна, сев прямо на подушках постели, строго посмотрела на сиделку:
– Что вчера произошло, Елена?
Елена опустила глазки долу, вздохнула.
– Почему молчишь? Варвара мне сказала, что Марина отравилась грибами. Я что-то неправильно поняла?
– Как вам сказать, Вера Анатольевна. не хотелось бы сплетничать.
Кухонные уроки не прошли для сиделки даром. В этом доме слово ценилось на вес платины.
Но сплетничать и не пришлось. Вера Анатольевна перевела строгие глаза на окно, нахмурилась:
– Значит, это правда, – сказала едва слышно. – Варвара обнаружила в мусорном ведре бутылку из-под водки.
Еще бы ей чекушку там не обнаружить! Елена положила пустую бутылку поверх очистков! Знала – Варвара обязательно придет проверить дом, лишенный женского пригляда, и сунет нос в ведро! Потом доложит Вере Анатольевне.
Однако как легко просчитываются люди.
– Лена, Марина пьет? – требовательно проговорила Кузнецова.
– Выпивает, – уклончиво ответила сиделка.
– Почему ты молчала?
В ответном взгляде Елены смешались праведное негодование, оскорбленная невинность.
Вера Анатольевна слегка смутилась, но сурового тона не отменила:
– Я не призываю тебя наушничать. Но ты должна была меня предупредить. Обязана. Пьющая няня – угроза для детей. Этими грибами Марина могла накормить моих внуков.
Елена вздохнула, покаянно опустила голову.
– Ладно, не переживай, – пробурчала Вера Анатольевна, – все обошлось. – И снова повернулась к окну. – Где теперь няню искать.
– Не надо! – вскинула повинную голову добрая, добрая Леночка. – Серафима и Димочка чудные, воспитанные дети! Я сама за ними присмотрю! А то ведь пришлют опять кого попало.
Тонкая лесть бабушке, беспокойство за сироток.
– Ты? – удивилась Вера Анатольевна. – А не трудно будет?
– Что вы! – горячо воскликнула сиделка и так истово прижала к груди руки, что чуть от чувств не задохнулась. – Димочка, Симочка, они такие. такие. чудесные, добрые, ласковые! Я с ними давно общий язык нашла!
– Да, – медленно кивнула Вера Анатольевна, – я заметила.
Когда через две недели за вещами приехала осунувшаяся позеленевшая Марина, никаких особенных угрызений совести почему-то в Леночке не оказалось. Только удивление – насколько просто управлять людьми, зная их наклонности и недостатки, и уверенность – у каждого, любого найдется скрытая пружина, секретный механизм, отпирающий защищенную самомнением душу.
Люди же нездоровые такой защитой обладают наиболее слабо. Они цепляются за помощь, за предложенную возможность сосредоточиться на главном, на выздоровлении.
Больной мужчина – нет, МУЖЧИНА – и вовсе беззащитен. Елена отдалась Геннадию с материнской нежностью, оставив в нем вину и ощущение, – использовал ты, Геночка, добрейшую из женщин. ИСПОЛЬЗОВАЛ.
Все было подготовлено, просчитано. Ласковые руки протирают влажной губкой тело больного, но, по сути, полноценного мужика: «Не надо смущаться, Геннадий, я врач, это моя работа.»
Чем заканчивается такая работа, знает любая читающая дамские сказки няня-Золушка.
Дети тоже любят сказки с хорошим концом и пряничными домиками. Общение во многом заменяет телевизор – «Димочка, папа запрещает смотреть два мультика подряд, но мы ведь ему не расскажем?» – культпоходы в кафе-мороженое гораздо интереснее мороженого дома – ребенок счастлив! – книжка на ночь, последнее ласковое слово произносит уже привычный голос доброй тети.
Жаль, Серафиму по настоянию отца отправили в заграничную школу. Не удалось качественно прикормить пряниками девочку, вырвалась на волю. Одичала.
Но это не беда, а лишняя возможность доказать безразмерную широту души: «Глядите, девочка строптива, но я ее люблю, не упрекаю.» Елена становилась образцом добродетели, примером жертвенности и всепрощения.
Как тут не загордиться! Не раздуться!
Ан нет. «Конечно», «но» висели жерновами. Мешали жить спокойно и повторялись. «Конечно», «но» заставили смотреть по сторонам, сравнивать, пыжиться, рваться, вылезать из кожи вон.
И тщетно, тщетно, тщетно. Человек, вечно живущий в сравнениях, обязательно становится желчным завистником. Особенно если сравнения эти всегда перед глазами и не в твою пользу.
Катарина.
Вначале Елену поражало невнимание невестки к больной свекрови и лежачему брату мужа.
Катарина почти не заходила к Вере Анатольевне, практически не проведывала Гену, а если приходила, то старалась не оставаться с ним наедине – Елена это быстро отметила, – всегда бывала при свидетелях.
«Как?! – поражалась первое время сиделка. – Как можно быть такой заледенелой стервой?! Не приходить к больным, почти не помогать осиротевшим детям?!» Потом, с течением времени обратила внимание, как напрягается, мертвеет лицо Веры Анатольевны, едва Катарина появляется поблизости. У этих женщин не могло быть близости. Они два антипода. Земля и небо. Лед и пламя. Тайна. В усадьбе жила какая-то старая тайна, разделившая двух родственниц по лагерям.