Сады и дороги. Дневник
Шрифт:
Утром, чтобы получить распоряжения, в комендатуре, где столкнулся с девицей, которую вчера, приставив кинжал, попытался изнасиловать какой-то пьяный. Малышка, родом из Эльзаса, оказалась особой бойкой и решительной; ее пригласили в качестве свидетельницы, ибо парня этого схватили незамедлительно, по горячим следам. Когда я в шутку спросил ее, добился ли все-таки нападавший своего, она гордо заявила: «Конечно, нет, ему пришлось бы сперва меня зарезать».
Здесь мы снова увидели полковника и узнали, что в последние дни еще одна часть полка побывала в бою. В том числе наша пятая рота, командир которой, старший лейтенант Шрапел, даже раненный в руку, не отказался от намерения повести солдат вперед личным примером, и во время атаки
В городе царит столпотворение; кроме местных жителей здесь находятся не только наши войска и масса военнопленных, но и сорок тысяч беженцев. В полдень я случайно проходил мимо вокзала, на котором давеча расставил посты, и увидел теснившиеся у ворот огромные толпы народа. То были беженцы, горевшие желанием воспользоваться первым сообщением с Орлеаном и Парижем. Несмотря на то, что поезд уже ожидал у пассажирской платформы и имел достаточно мест, возникла ужасная давка. Слышался плач детей на земле, других трясли в детских колясках, нагруженных помимо того поклажей и противогазами. Между ними старухи и матери с прижатыми к груди младенцами. Другие женщины уже пробились на крытый перрон и в толчее искали своих детей.
Чтобы восстановить порядок, я первым делом приказал охране расчистить для меня пятачок, затем взобрался на опрокинутую тележку и объявил, что всякий, кто попытается прорваться силой, будет незамедлительно отстранен от поездки. Затем я указал на семьи с детьми, которых и велел пропускать в первую очередь. При этом возникли трудности, ибо люди всякий раз пытались гроздьями увязаться за ними, в то время как другие в дюжины глоток настойчиво атаковали меня своими уговорами. Увидев, что людское море поутихло, я принялся помогать сам, поднимая вверх одного ребенка за другим. Не прошло и двух часов, как мы разместили всех по вагонам. Я еще раз прошелся вдоль поезда, где как ни в чем не бывало парижанки уже снова подрисовывали себе губы, и услышал, как одна из них, приняв меня, очевидно, за какого-нибудь вокзального портье, обронила: «C'est celui, qui а dit: „doucement [152] “».
152
Именно тот сказал: «Тихо!» (фр.).
Уходя, я встретил офицера генерального штаба, который налаживал движение транспорта и, словно маленький бог, уже наперед видел, что всем этим людям предстоит провести скверную ночь, потому что мост под Орлеаном еще не восстановлен для проезда. Он представился мне читателем моих книг и поведал, что самого его занесло на такой пост, на котором войну узнаешь, прежде всего, с теневой стороны. Он пригласил меня завтра вечером отужинать с ним в «Boule d'or» [153] .
153
«Золотой шар» (фр.).
Во второй половине дня офицерское собрание, по окончании которого полковник попросил меня с командиром задержаться. Он вручил мне черно-белую ленту с серебряной застежкой, сообщив, что я награжден Железным крестом за вынос с поля боя раненого артиллериста на Верхнерейнском фронте.
Так мне напомнили о том эпизоде при Иффецхайме, который в вихре протуберанцев последних недель совершенно выпал у меня из памяти. Я тотчас же подумал о Спинелли; и мне вспомнилось, какую заботу он проявил тогда о моем колене. Поскольку мы разделили все трудности той вылазки, я посчитал справедливым разделить с ним и награду. Я не замедлил привести свои доводы полковнику и уже вечером испытал радость, увидев Спинелли с Крестом.
В этой связи, впрочем, мне особенно ясно стала видна разница, заключавшаяся для меня между Первой и этой, Второй, мировыми войнами. Тогда давали
Высшей наградой жалует не король, ею одаривает певец. А посему для меня даже в той, первой, войне она заключается не в Звезде Фридриха Великого [154] ; она воплощена в стихотворении «Моему брату Эрнсту» [155] .
Вечером в небольшом баре, где я приобрел пару бутылок «Veuve Cliquot». При этом я позволил себе шутку, сказав сидящим там посетителям, что это-де мой обычный рацион на ужин, после чего они воззрились на меня, как на диковинного зверя. При этой оказии я, между прочим, узнал от месье Альбера, сервировавшего для меня стол, что бокал на высокой ножке называется fl^ute `a champagne [156] — выражение, которого я прежде не знал и которое меня позабавило. Впрочем, в веселых компаниях существует и бокал `a pompette [157] , вместо ножки имеющий закругление, так что поставить на стол его можно лишь перевернутым — сие означает, что его нужно предварительно осушить до дна.
154
Орден «Pour le m'erite» («За заслуги»), учрежденный королем Фридрихом Великим в 1740 г., был вручен лейтенанту Эрнсту Юнгеру в 1918 г. В истории кавалеров ордена говорится, что за все время войны его получили только 14 лейтенантов, из них два стали известными военными — генералы Роммель и Шернер, а один писателем — Э. Юнгер.
155
Стихотворение Фридриха Георга Юнгера, брата Эрнста Юнгера. 29 июля 1917 г. Эрнст спас жизнь Фридриху Георгу во время битвы под Лангемарком.
156
Шампанская флейта (фр.).
157
Pompette — навеселе, пьяненький, под мухой (фр.).
Утром я снова «шлюзовал» женщин и детей. Я загодя справился об отправлении поезда, потому что процесс этот требовал авторитета. На сей раз дело шло уже глаже; кроме того, я принес с собой для детей огромный ящик печенья. Потом я объехал посты; при этом мне бросился в глаза ярко выраженный романский характер людских масс, особенно в пригородах.
Вечером со Штайнитцем в «Boule d'or». Добротный, точный ум. Есть в практических делах определенное число людей, которые образуют маленькое и ладное колесико, что дает толчок механизму и заставляет его работать. В нем я тоже обнаружил один из характерных признаков такого рода людей — а именно, известную иронию, с какой он отдавал приказы.
Мысли об управлении: не существует непризнанных гениев. Каждый находит в жизни соразмерное ему место. Мы рождаемся с точным социальным потенциалом, который и претворяем в жизнь. Это можно проиллюстрировать на примере кораблей, где при отплытии общество словно бы образуется заново и где отдельный человек всегда стремится обрести себя, желая приноровиться к высоким требованиям и реализовать их. Таким образом, социальное пространство размежевывается заново, но уже три дня спустя опять восстанавливается старый природный порядок. Уже одним этим спектаклем окупается морское путешествие.