Сады и дороги. Дневник
Шрифт:
Все это явилось как бы некой арабеской моих духовных взаимоотношений с фон Тайсеном. Вообще странно, как знакомые предстают мне во сне — ведь среди них есть и те, с кем я когда-то поступил несправедливо и о ком вспоминаю всегда с известной долей смущения. Но стоило им мне присниться, как чувство это с пробуждением проходило — будто они прощали меня.
Снова вперед, минуя Диксмон, через Вильнев на Пэси-Косдон. В автомобиле я обратил внимание, как внутренняя поверхность фар отражает дорогу. В их параболически отшлифованной металлической форме объекты, например, дома и деревья, — воспроизводятся с большой четкостью, чтобы затем уменьшаться по мере
Во второй половине дня купание в узком, окруженном высоким камышом ручье, в котором текла быстрая и холодная, как лед, вода молочного, серо-зеленого окраса. Потом на солнцепеке я предавался размышлениям о поэтапности в творчестве автора. Опус можно сравнить с домом, к которому ведет вход с общедоступной улицы. Ранние произведения опираются на признанные образцы, и лишь с течением лет формируется собственный стиль. Автор вводит читателя по анфиладе, постепенно преобразующейся, в свой мир.
Вечером разговор с хозяином дома, пожилым рабочим. Во время Мировой войны он лежал в окопах напротив меня под Реньевиллем; мы тогда наступали. «Мы понесли большой урон». Во время этой беседы мне снова бросилось в глаза различие между hommes и Menschen [177] . Удивительно чувство общности, товарищества, какое эта Большая война оставила после себя во всех ее солдатах, безразлично какого племени. Вот что отличает грандиозные события.
177
Люди (фр. и нем.).
Через Труа в Вилльшетиф. В Труа сильные разрушения. Западные предместья выгорели дотла, остались лишь остовы каменных стен, узорами пчелиных сот расписавшие землю.
Во второй половине дня прогулка в Белли; посреди лесной лощины я наткнулся на скромную могилу, крест которой, в качестве завершающей детали, украшала консервная банка. Кажется, страсть венчать чем-нибудь могилы лежит глубоко в человеческом инстинкте; эта мысль впервые посетила меня, когда я увидел каменные тюрбаны на мусульманских кладбищах.
В разбитом броневике я нашел письма: любовные письма к солдатам и секретную документацию, описывающую расположение минных полей.
Проезд через Пиней и Бревонн в уже изрядно переполненный Дьенвилль. Разместить здесь еще один батальон и одну санитарно-медицинскую роту казалось чем-то сродни чуду. Но мне оно удалось. Я обошел командиров и попросил их чуточку потесниться.
Порядочный человек в последнюю очередь думает о себе — таким образом, в полдень я один оказался еще без крыши над головой и по-настоящему обрадовался, когда в боковом переулке обнаружил комнату, которая еще, казалось, не попадалась до сих пор на глаза ни одному охотнику. Дородная хозяйка с подкупающей любезностью показала мне ее и под конец объявила, что порядка ради должна упомянуть еще об одной мелочи, а именно о том, что несколько недель тому назад в этом помещении от инфекционной болезни скончался-де ее муж. Я тут же оставил эту затею и предпочел, как теперь стало ясно, будучи далеко не первым, отправиться на дальнейшие поиски — в таких каморках живешь ведь не только телом, но и воображением.
В конце концов, я наткнулся еще на один домишко, который, покинутый жильцами, являл собой картину какого-то разбойничьего гнезда. С помощью двух разбитных дам, обитающих по соседству, мамаши с дочкой, и пары ординарцев я снова разгреб груды обломков и одолжил во временное
— Capitaine, у вас в порядке вещей залезать женщинам под юбки?
— Разумеется, — если те ничего не имеют против.
— Ах, спасибо, я только это и хотела узнать.
С этими словами она снова вылетела из комнаты. Так, всегда встречаются типы, чьему вкусу отвечает беспорядок.
Во второй половине дня в церкви, где проходила церемония отпевания. Священнослужитель, человек уже преклонного возраста, был преисполнен достоинства, в лице его удачно соединились черты крестьянские, аристократические и духовные. Одеяние: черная, с узором вышитого серебром чертополоха, мантия, черный берет с алой кисточкой. Он по кругу обходил гроб; то обволакивая его облаком ладана, то окропляя святой водой. Причетники — в белых стихарях, подпоясанных черными шарфами; между запевами они время от времени обменивались друг с другом плутоватыми улыбками. Верный своей привычке во всех без исключения странах мира следовать за незнакомыми покойниками, я присоединился к похоронной процессии.
Позднее — прогулка по берегу реки Об в замковом саду. Течение ее быстро, вода холодная, изумительно зеленая, почти как в верховьях Инна. Воздействие красочных водоемов достигает очарования, если их белое ложе окаймлено ослепительной галькой. Здесь я погрузился в размышления о задаче своей, о путешествиях, но особенно о том воздействии, какого должен достичь я словом. Меньше чем год назад алхимия еще казалась мне вершиной всего, она сулила незримую власть над силами и вещами посредством волшебного заклинания, посредством колдовских чар. И все же много лучшим мне представляется теперь слово, способное возносить нас в такие невесомые эфирные сферы, где больше не нужно крыл. Ведь и эти пестрые оболочки мы когда-нибудь с себя скинем.
Проведя ночь в разбойничьем гнезде, я через Шомеснель, Сулэн, Дулеван и Доммартен приехал в Во-сюр-Блэз. В канцелярии бургомистра я нашел толковых служащих, умело содействующих подготовке мест расквартирования и, вообще, всей работе авангардного отряда. Мэр, который вчера, в Дьенвилле, сопровождал меня всюду, несмотря на свои семьдесят два года и обилие хворей, сегодня тоже проявил завидную предприимчивость. В муниципальном совете я познакомился с таким типом людей, который мне по душе — им по плечу нестабильность ситуации и они одарены врожденным пониманием общественного блага.
Покончив с распределением квартир, я остановился в доме священника, который за ужином угостил меня хорошим анжуйским вином — коричнево-желтым, как темные сорта янтаря, и приятным на вкус. За столом разговор о собрате из Дьенвилля, которого он знал и хвалил, чем подтвердил мое физиогномическое впечатление, затем о символике погребения. Здесь мой хозяин оттаял окончательно; покачивая головой, он время от времени удовлетворенно ронял: «Tiens, tiens, tiens» [178] . Чертополох же на хоральной мантии, по его словам, задуман как индивидуальное художественное оформление; впрочем, в христианском укладе ему все-таки отводится и символическое значение.
178
«Вот-вот-вот» (фр.).