Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века

Васинский Александр Иванович

— Считай, что это наряд вне очереди, — сказал мичман Мамедов.

В кубрике собрались все, кроме капитана, замполита и вахтенных. Площадкой для состязания служила крышка тумбочки, но ее пришлось сразу нарастить, прислонив к ней равный по высоте ящик для оружейного боекомплекта. Под гул и вой «трибун» Тимофей и Коля подошли к исходному рубежу. Тимофей принялся расчехлять своего супермена, надеялся на то, что этим окажет на соперника психологическое давление. Самодельные свинцовые пластиночки на чехле слегка дребезжали, позвякивали, побренькивали, погромыхивали, делая Тимошиного соискателя похожим на какого-то космического пришельца в скафандре, посланца иных, неведомых миров. Но вот чехол снят, с извлечением покончено, поперек нарощенной столешницы лег громадный Тимошин инопланетный изверг, плотный, бокастый, пружинистый и несколько расширяющийся в середине.

Настал черед Коли.

Он запустил руку в робу, присел и под всеобщее «у-у-у» выложил двумя руками на ящик из-под боекомплекта своего безразмерного землянина.

Изумленный шепоток. Трогательные в своей безыскусной простоте солдатские комментарии. Воцарившаяся тишина ожидания обмеров и вердикта жюри.

Под взглядом десятка пар глаз свободной от вахты команды соперники покоились рядом, как две торпеды одного класса. Тут Коля вдруг сморщился, пытался подуть куда-то вниз. Оказалось, что, располагая на приставленном ящике своего подсвинка, он напоролся на занозу. Пораненное место прижгли йодом, доски ящика застелили плакатом по радиационной безопасности. Состязание продолжилось. Обмерял мичман Мамедов при помощи обычной строительной рулетки. Два обмера дали одинаковый результат. На третий раз Тимошин убивец от касаний стальной рулеточной ленты вдруг стал набухать, распираться, увеличиваясь в размерах в середине корпуса. Зрители, болевшие за Колю, запротестовали, на что Тимоша стал шуметь, что от занозы и Колина «нога» (так прямо, дурак, и сказал) якобы тоже воспалилась и раздулась, что это нечестно и т. д. На Тимошиного бэтмана жюри побрызгало холодной водой, чтобы он принял обычные размеры в спокойном состоянии. Колиного подсвинка тоже чем-то протерли успокоительным. Для решающего контрольного замера принесли из рубки томограф с электронным щупом, фиксировавшим параметры с точностью до одной сотой микрона.

Показание прибора с минимальным преимуществом дало победу Уду. У него было на 2,7 микрона больше по длине и на 0,7 микрона в среднем толще по окружности (в жюри был капитан-лейтенант, баллистик, он при расчете показаний применил коэффициент усредненности, так как у Тимошиной балясины «в талии» было некоторое преимущество над Колиным подсвинком, зато он набирал свое во время замеров оконечностей).

Вот так, господа, развлекались моряки Северного ВМФ в редкие минуты отдыха во время тяжелых трансокеанских боевых походов. Финал состязания был немного скомкан казусом. В досаде, что обалдуй подвел его, Тимофей ладонью стегнул его по бокам, ну вроде как дал пощечину, и, представьте, обалдуй наказание принял за ласку и вдруг как бы расправился в плечах, налился кровью и… изрыгнул на стену, прямо на инструкцию по пользованию огнетушителем, белую жидкость, т. е. произвел семяизвержение. Выброс был такой силы и такой диковинной траектории, что баллистик из профинтереса опять засел за свои коэффициенты. Тем временем дежурный вахтенный, отвечавший за чистоту, сгреб лопаточкой с инструкции Тимошины сгустки и отправил их в мусороприемник, откуда Тимошины потенциальные отпрыски, сгинув в пучине Ледовитого океана, достались, видимо, в пищу глубоководным рыбам и донным полипам. Случилось это в точке 80 градусов северной широты и 142 градуса западной долготы на глубине 217 метров на атомной субмарине Российских ВМС, несущей на борту десять ракет с ядерными самонаводящимися боеголовками.

Тимошу, между прочим, вскоре не то комиссовали, не то перевели на береговую службу. Совсем у него с головой и здоровьем стало плохо, усилилась депрессия. Обострились явления сухостоя, которые не снимались даже лошадиными дозами брома. На боку, лицом к стене ему спать запретили, опасались за прочность титановой обшивки и угрозы разгерметизации корабля. На животе он сам спать отказался, так как просыпался подвешенным в воздухе и припертым спиной к потолку в сложенном надвое виде, словно бы его насадили на копье. Оставалось положение на спине, так его и фиксировали ремнями. Но депрессия прогрессировала. Стало ясно, что без женщин Тимоша не мог. Его перевели в батальон береговой охраны, потом на пункт связи и хозблок. Пустили, считайте, козла в огород.

Так и остался Колин Уд один такой на борту атомной подлодки, без соперников, без отдушин, без праздников, наедине со своим унылым хозяином. Тот по-прежнему прятал его и держал в черном теле, лишая Уда главной радости — женщин или хотя бы имитации и еще: удовольствия покрасоваться, быть на виду, с открытой головой, обнажиться, слышать про себя со всех сторон эту песнь песней — «у-у-у…».

Уд той поры, когда обретался в темном и душном подбрюшье хозяина, тоже, случалось, испытывал приступы депрессии. «Жизнь несправедлива», представьте, и он пришел к этому горькому

выводу. Благодаря Уду его Коле стали выдавать лишний кусок банного мыла. Чтобы он мыл его, Уда. Персонально. Ну, само собой, сначала мичман подал рапорт с обоснованием на имя начальника хозуправления базы в Северодвинске, тот, как водится, направил запрос в главснаб Северной флотилии и дальше по инстанции до соответствующего чина в минобороне. Тот обратил внимание на то место, где объяснялось, почему краснофлотец первого года службы Н. Савушкин нуждается в дополнительном объеме моющих средств: «так как, — читал чиновник, — в области паха имеет как бы дополнительную часть тела в сравнении со среднематросскими показателями, и эта дополнительная телесная площадь нуждается в отдельном сангигиеническом уходе и средствах для этого».

Чиновник сам возглавил комиссию, в Мурманском управлении сколотил команду из снабженцев и медиков. Майоры и полковники с удовольствием изучали вопрос, устроили смотрины (последний звездный час для Уда!), задавали смущавшие Колю вопросы, с начальственным оттягом в голосе похохатывали, вспоминая, как в помещении санчасти попросили матроса приспустить брюки (под предлогом какой-то медицинской надобности) и смотрели, смотрели, а один старенький военврач-дагестанец, близко поднеся лицо к паху и дыша, можно сказать, прямо на Уда, пораженный открывшимся ему зрелищем, пробормотал:

— Не может быть… И давно это у тебя?..

Он вынул неврологический молоточек. Коля, думая, что его ударят под коленку, сместил центр тяжести на другую ногу, но дагестанец неожиданно ударил молоточком подсвинку по спине, отчего он, подсвинок, чуть вжался от прикосновения холодного предмета, немного, что ли, втянулся вовнутрь, как втягивают голову в плечи при порывах ветра озябшие люди, но все равно и после втягивания его еще оставалось столько, что старый дагестанец, вперившись, воскликнул:

— Ну, братец, и Хуссейн же у тебя?!

А вечером, под банкой, в кают-компании на прощальном ужине с капитаном первого ранга члены комиссии вели патриотические разговоры о выдающемся предмете национальной гордости великороссов. Вопрос о дополнительном куске мыла решили, конечно, положительно

Глава III

Сухарь поджаристый! Знай умеет только бритвой водить… а долга своего скоро совсем не в состоянии будет исполнять, потаскушка, негодяй!.. Ах ты, пачкун, бревно глупое! Вон его! вон! неси его куда хочешь! чтобы я духу его не слыхала!

Н. Гоголь. Нос

1

После того дикого происшествия 7 апреля Коля Савушкин второй месяц жил, так сказать, в некомплекте. В таком же, естественно, усеченном виде он выходил на работу в свою муниципальную контору по уничтожению грызунов и бытовых насекомых. За это время он успел заметить за собой три неприятные и две терпимые (а отчасти и приятные) вещи. Из приятных это то, что ему в прямом смысле стало легче ходить — ничего, как говорится, не путалось под ногами. Да и полегчал он… как бы не соврать… да на килограмма три-то, наверное, полегчал, кабы не больше. И хотя про его ситуацию не скажешь, что Коля сбросил лишний вес, но все-таки нагрузка на сердце и половые железы уменьшилась. Но в этих плюсах таились и минусы. Появились нарушения психомоторики и ночного сна. Стыдно сказать, но целыми неделями Коле снились какие-то стоеросовые дубины.

После того как от Коли сбежал его Хуссейн, У него перестали расти волосы на лице, груди и лобке. Изменился тембр голоса. Это тоже были неприятные последствия. Ввиду отсутствия Хуссейна возникли технические и гигиенические сложности с мочеиспусканием, эту функцию взял на себя другой орган, что сопровождалось болезненной перестройкой всей мочеполовой системы.

Но самый большой удар в этой связи Коля, как ни странно, получил от своей жены Нины.

Если вы помните, господа, в своем месте я рассказывал о том, что Нина никогда не интересовалась половым вопросом, что после чудовищной первой брачной ночи она не подпускала к себе Колю несколько лет. И вот, представьте, однажды ночью она будто силой какого-то бесовского наваждения в полусне стала (чего никогда, никогда не делала!) водить рукой под одеялом возле Колиного паха, просто принялась шарить (будем называть вещи своими именами) в низу Колиного живота и вдруг, ничего не найдя, приподнялась на одном локте и включила бра. Еще раз под одеялом зачерпнула пятерней то пространство, где, по ее давнишним воспоминаниям, должно было лежать мужнино чудовище, — и только воздух зачерпнула в кулак, только гнусную обидную пустоту.