Сафари
Шрифт:
Ванимп, о котором говорил капитан, действительно был не совсем нормальным человеком. Командированный «на несколько недель» на пост Кисенге, находившийся почти на опушке Большого леса, он самым усердным образом принялся за расчистку местности и стал сажать кофе и каучук. Когда наступил срок возвращения, он испросил разрешение продлить свое пребывание на посту еще на шесть недель, потом еще на три месяца. В конце концов, удлиняя командировку с шести недель еще на шесть и с трех месяцев еще на три, он кончил тем, что прожил там полтора года, не видя ни одного белого и не сообщая никаких сведений о себе, кроме ежемесячных
Будучи страстным охотником, он дал себе клятву до тех пор не покидать Африку, пока собственной рукой не убьет одну из тех больших антилоп, которые встречаются так редко и которых так трудно выследить.
В письме к капитану он просил исходатайствовать ему продление командировки еще на шесть месяцев, чтобы, как он объяснял, закончить все работы и лично наблюсти за сбором кофе. Таким образом, это составило бы пять лет пребывания в Конго, или шестьдесят месяцев!
— Нет! Уж это слишком! — воскликнул Валлэ. — На этот раз это ему не удастся. Через две недели Ванимп получит мой ответ. Пора, милый мой, возвращаться. Немного цивилизоваться перед тем, как отправиться на берег, а затем, марш, домой! Подумать только, такого угрюмого парня оставить еще на шесть месяцев! Нет, нет! Ни за что!
— Вы могли бы отправиться туда, Ганзен, если вам это по душе! — добавил он, обращаясь к своему собеседнику, который, внезапно очнувшись от своих мечтаний, даже подскочил на месте.
На следующее утро капрал Тиэба, здоровенный сенегалец, исполнявший обязанности посыльного, отправился в Кисенге с письмом к Ванимпу, в котором ему предлагалось немедленно сдать пост старшему сержанту из туземцев и явиться в Линди не позже, как через тринадцать дней. Что же касается продления командировки, то вопрос об этом будет решен впоследствии!
На вершине небольшой возвышенности, на недавно расчищенном пространстве около сотни квадратных метров, где еще оставались пни огромных деревьев, успевшие уже пустить ростки, находилось несколько хижин, окруженных солидным палисадником из ядовитых молочайников и составлявших поселок Кисенге, царство Ванимпа.
В одном из углов ограды из грубо обтесанных бревен была устроена вышка, на которой постоянно находился часовой, имевший таким образом возможность наблюдать за подступами к уединенному посту. Когда день склонялся к вечеру, Ванимп нередко взбирался на эту своеобразную обсерваторию и любовался видом на окрестности.
Прямо перед ним, к западу, расстилалось, куда только хватал глаз, целое море зелени. Это был, так называемый, Большой лес. На востоке пейзаж был не столь диким. Здесь разбросаны были небольшие холмы, а в ясную погоду можно было даже различить вдали снеговую вершину Рувенцори, которую заходящее солнце окрашивало в розовые и лиловые цвета. Этот вид навевал на душу какой-то мир и покой, и, несмотря на то, что начальник поста был человек не особенно чувствительный, он невольно поддавался очарованию этой картины. Тяжело вздыхал и, испытывая какую-то непонятную грусть, он молча возвращался в свою хижину.
На двенадцатый день, около одиннадцати часов утра, Тиэба, взяв ружье на караул, подошел к Ванимпу и передал ему небольшой пакет, обернутый куском сероватого холста и тщательно перевязанный шнурком, который он вынул из своего патронташа.
— Муканда от Буана Н’деке! (Письмо от Валлэ), — сказал он белому, который с равнодушным видом, не спеша, распечатал пакет. Уже давно Ванимп не получал никаких известий из Европы. Он был одинокий вдовец, не имел совсем друзей и уже несколько месяцев не читал даже газет.
Держа в руке письмо своего начальника, он сел на пень. Его и без того угрюмое лицо омрачилось еще больше.
— Не позже тринадцати дней! — проворчал он. — Хорошо! Будет исполнено. Но раньше я заполучу моего окапи! Хотя бы все черти были против меня!..
Затем, не добавив ни слова, он величественным жестом опустил Тиэбу и вошел в свою хижину, где с задумчивым видом развалился на койке.
Прошла целая неделя. Ванимп с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее и начинал подумывать об отъезде.
Но провидение, очевидно, заботится об Немвродах. На восьмой день, на рассвете, Джэки, старый сержант из Кап-Коста, служивший для начальника поста чем-то вроде поверенного в делах, объявил ему:
— Буэри, Буэри, Акка, знает, где можно найти окапи, большого, очень большого мкубуа сааана… Он сказал это одной из служанок. Старый окапи, самец! Вот такой высокий! — добавил он, подняв на пять футов от земли свою руку, испещренную синеватой татуировкой.
Ванимп одним прыжком вскочил на ноги и испустил радостное восклицание. До сих пор, из-за суеверия или просто вследствие нежелания, окрестные карлики, с которыми, однако, пост находился в хороших отношениях (им давали маниоковую муку, бусы и железо для заступов) упрямо отказывались сообщить какие бы то ни было сведения о таинственном звере.
— Пойди сейчас же за Буэри и приведи мне его живым или мертвым. Понимаешь? — сказал Ванимп, пришедший в сильнейшее волнение. Сержант немедленно же удалился.
Белый начал барабанить пальцами по столу. Затем быстрым движением снял висевший на стене винчестер, ствол которого засверкал на солнце. Держа ружье дрожащими руками, он самым тщательным образом осмотрел его. После этого стал осматривать патроны. С каждой минутой нетерпение его возрастало. Он нервно ходил взад и вперед по комнате.
— Ну, наконец-то! — воскликнул он. — Подойди сюда, Буэри!..
Карлик подошел к начальнику с недоверчивым и, вместе с тем, гордым видом. Его острый и бегающий взгляд не останавливался ни на одном предмете, но выражение оливкового лица оставалось невозмутимым.
— Ты видел окапи? Не отговаривайся, я знаю это… Мне об этом сказали… Поведи меня в то место, где он приходит на водопой, и ты получишь целый ящичек гвинейских бус и шоки (железо для заступов)!
В глазах пигмея на одно мгновенье загорелся огонек; но затем он снова принял свой невозмутимый вид и пожал плечами.