Сага о бескрылых
Шрифт:
— Самое то, — заверила Лоуд, поворачивая купеческую дочь из стороны в сторону — девка едва стояла на кончиках пальцев. — Она тебя не хочет, но смотри как хочет. Эй, признайся, красавица.
— Не надо. Пожалуйста. Отец все за меня отдаст. В конторе деньги…
— Торгуется, — улыбнулась оборотень. — Вон как крепка истинно купечья порода. Вот только деньги нам не нужны.
— Не убивайте, я всё… — из глаз девицы сильнее потекли слезы — чистые, красивые — такие Грузчика не отвратят.
— Слезки-то побереги, — на всякий случай предупредила Лоуд. —
— Не убивайте. Я что угодно… — девушка, задрав рубашку уже выше груди, шаталась-танцевала на кончиках пальцев. — Прошу, прошу, прошу…
Укс, наконец, ожил, взял жертву за горло. Оборотень ослабила хватку и будущая шмонда, измученная болью, почти с облегчением повисла в руке синеглазого гостя.
— Выйди, — не глядя, приказал десятник.
Голос его был хрипл от возбуждения, и вообще хорош был хозяин. Заголенная девка в сильной руке тоже выглядела уместно. Укс ослабил хватку, перехватил купеческую красотку за руку, повторил:
— Выйди.
— Да иду, иду, — усмехнулась Лоуд. — Куда спешить? Эй, умная, ты тоже не спеши. Нынче судьба особого ублажения требует, — нож плашмя надавил на девичье плечо, жертва покорно преклонила колени. Лоуд так и хотелось провозгласить усладу во Славу Слова, но хозяина только вспугни — вырвется, пока ему штаны не развязали.
Оборотень выскользнула в галерею, прикрыла дверь. Лунный свет лился со двора — Лоуд вскинула руки, поймала на ладонь и клинок луч вольной ночи. Ветерок ненароком занес в квадрат двора аромат близкого моря. Дремали внизу на лавке покойники, завидовали вольному ветру…
В спальне было тихо. Лоуд подошла к кровати, только здесь расслышала трудное дыхание. Купец с супругой лежали на ковре рядом: тряпичные кляпы (а слово такое, бесспорно, есть) раздували рты, руки и ноги стянуты натуго — вязать десятник умел. Не шевельнуться пленникам, только глаза из орбит пучат.
— Не спится? — оборотень присела на кровать — играл в руке нож, то костяной рукоятью в ладонь ложась-ласкаясь, то прохладной сталью клинка. Лоуд знала — любовно отточенное лезвие плоть пустоголовой хозяйки никогда не тронет. Не вещь нож — друг единственный.
На постели лежал мешок с серебром, четыре тяжелых кошеля, попарно связанных. Неплохая добыча.
— Раз не спим, чего время терять? — улыбнулась Лоуд и сунула руку в кошель. «Корона» попалась новенькая полновесная, здешней хиссийской чеканки. Оборотень поразглядывала царский профиль — Трид выглядел хуже, чем в жизни. Весь угловатый, с носом чаячьим.
— Ничего, познакомимся, — заверила властителя города Лоуд и щелчком ногтя подбросила «корону» в воздух. Монета сверкнула в слабом свете, упала на грудь купчихи.
— И правильно, — сказала оборотень еще неистовее вылупившему глаза хозяину дома. — На что тебе такая медуза мятая? К Слову ее надлежит поживее вышвырнуть, ублёвку старую.
Купчиха так ничего и не поняла — нож точно вошел под лопатку. Лоуд, щурясь, запомнила ощущение — они всегда были разные: и сопротивление мяса и прослойки жира, и предсмертный «вздрог» иной. Всегда хотелось разглядеть то, что храмовые братья «человеческой душой» именуют, но пока оборотню с этим не везло.
Нож торчал в спине, Лоуд, не спешила вынимать оружие, гладила пальцем костяную рукоять. Купец смотрел.
— Задумчива я сегодня, — призналась оборотень. — Из вас бы ремешков на сандалии нарезать, а я сижу вся такая красивая, с тобой, жирным ублюдком, как с мыслящим беседую.
Находиться в женском теле и действительно было приятнее — сама не поняла когда в облик жреческой любовницы вернулась. Штаны слишком туго бедра обтягивали, а так ничего, удобно. Лоуд со вздохом поправила локоны, и, наконец, вынула из мертвячки нож. Купец голову не поворачивал, следил одним глазом.
— Сверкаешь? — кивнула оборотень. — Ненависть, самое обычное ваше дело. Растянуть, дырки в кашу раздолбить, потом удушить добычу с шутками да смешками. Думаешь, страшные вы? Нет, брюхастый, вам жадность мешает. Разве мы за этим пришли? — Лоуд тронула мешок, из горловины выкатилось серебро, тускло сверкнуло драгоценными камнями. — Нет, мы не жадные. Лично я кровь куда выше ценю.
Клинок ножа подцепил диадему — серебряный незамкнутый обруч, украшенный тремя камнями: не особенно шикарно, но симпатично. Лоуд, усмехнулась, возложила безделушку на себя — серебро сдвинуло со лба густые, мешающие глазам пряди. Довольно удобно, закудхали те кудри.
Оборотень нагнулась, ухватила за веревки на ногах купца, с усилием оттащила тушу на середину ковра.
— Не скучай, еще проведаю.
В щель неплотно прикрытой двери было видно, что Грузчик еще в деле. Поскрипывала кровать — двигался десятник напористо, жадно. Девка под ним плакала, вяло запрокидывала голову, но все беззвучно.
Лоуд, перебрасывая из ладони в ладонь рукоять ножа, смотрела на слившиеся фигуры и пыталась представить хозяина с крыльями. Небось, растопыривал, хлопал страстно, этак по-голубиному. Они ведь белокрылыми были, те люди крылатые, что без всяких шуток себя полубогами считали. Нет, хоть крылья имей, хоть хвост в задницу впихивай, не стать человеку истинным дарком. Разум не тот. Может, сейчас всё и закончить? Увлечен хозяин, не заметит, подпустит. Из вскрытого горла кровь брызнет, теплым дождем девку умоет, развеселит напоследок. Да и Грузчик счастливым околеет.
А что потом делать пустоголовой дарк? Скучно станет. Полезен бескрылый. Пусть поживет. Он, все-таки, ненастоящий человек, почти дарк. Или дарк и есть? Просто с истинной внешностью ему не повезло.
Скрипела постель все чаще, все громче издавали звуки невольные любовники. Придушенно ахала купеческая красавица, явственно заскрежетал зубами Грузчик… Наконец, свершилось, выпустил нежные девичьи ляжки, сел, отдуваясь…
Лоуд, приняла «разбойничий» облик, вошла.
— Не помешал?
Девка безуспешно пыталась свести широко развернутые ноги. Укс утирал потное лицо: