Сага о бескрылых
Шрифт:
— Чего лезешь? Случилось чего?
— Да что может случиться? Думаю, может какие приказы будут?
— Собираемся, да убираемся.
— Ну и Слава Слову. Я уж заскучал, — Лоуд, прокручивая между пальцев нож, двинулась к постели.
— Куда? — мрачно поинтересовался Укс. — Это не та война.
— Разве?! — оборотень схватила подушку, ударила по голове не успевшую дернуться девку, наступила на мягкость коленом. Полузадушенная девка задергалась, но острие ножа коснулось живота чуть выше пупка — купеческая
— Значит, хозяин, это уже не война? — прошипела Лоуд. — Значит, мягонькому, на ощупь приятному, жить вполне можно? Она чья самка, а, Укс? Даже если ты ее до ушей семенем нальешь, даже если она понесет и выродит — кем тот крысеныш станет? Человеком равным, на дарков охотящимся, рабов клеймящим, богов своих восхваляющим? Или какой иной путь ему есть?
— На философию потянуло? А это зачем? — грузчик ткнул пальцем.
Лоуд пощупала лоб, ну да, диадема на мужской мужественной башке довольно глупо выглядит, не зря десятник ухмыляется. Оборотень хмыкнула:
— Это я твою шмонду украсить хотела, да слегка припозднилась. Хоть полегчало?
Грузчик кивнул.
— Поэтому прирезать не даешь? — уточнила Лоуд.
Укс пожал плечами:
— Это мне настроение испортит. Я с ней и так всё что хотел, сделал, — он погладил девичье бедро — жертва затряслась.
Лоуд смотрела, как дрожат нежнокожие ноги.
— Не думаешь ли ты, хозяин, что разок взятая девка твоя навечно? Да она через год все забудет, опомнится.
— Придется опять в гости наведаться, — десятник начал завязывать штаны.
— У всех ублёвок не нагостишься, — пробормотала Лоуд. — Давай-ка я ее навечно твоей сделаю. Что бы помнила, ждала, надеялась.
Грузчик вновь пожал плечами.
Оборотень скинула подушку с лица жертвы — девка от удушья была не в себе была: глаза безумные, ноги все дрожат.
— Трепетная, — заметила Лоуд.
Укс, жадно похлебавший из кувшина, протянул узорчатую посудину. От выплеснутой на лицо воды девка пришла в себя, взгляд прояснился — с ужасом уставилась на нож.
— Боишься, значит точно умная. И жить все еще хочешь? — улыбнулась Лоуд.
— Не убивайте, — сипло прошептала новая шмонда.
— Сделку заключим. Ты, купеческая дочь, расписки писать умеешь? Ты же тут наследница торгового дела?
Девица кивнула.
Богато здесь жили: и половинка листа хорошей бумаги живо нашлась, и чернила с пером имелись. Купеческая дочь старалась, буквы выводила аккуратно, кляксу единственную ляпнула.
…— в том подпись кровью поставить обязуюсь… — закончила диктовать Лоуд.
— Э, да у тебя к крючкотворству талант, — заметил валяющийся на постели Грузчик.
— Я усидчивая. У нас в подвале грамоте на слух даже безруких выучивали, — пояснила оборотень.
Девка посыпала расписку песком, подсушила, — протянула Лоуд.
— Толкова ты по купеческой части, — похвалила оборотень. — Вот и славно. Есть еще малое дело. Сговоримся?
Шагать по улице было тяжеловато: кошели оттягивали плечо. Пустынную улицу заливал ночной небесный свет: полнолуние городу покоя не давало.
— Не найдут, — сказал Укс, разглядывая камни под ногами — сапоги кровавых отпечатков уже не оставляли, даром во дворе по охранниковой крови напарники долго топтались.
— Давай прохожих подрежем, отметимся, — предложила уставшая оборотень.
— Примитивно выйдет. Могут не поверить.
Слишком рано вставшего возчика убили неподалеку от Проездной площади. Укс кинул под тележку пару «случайных» серебряных монет, Лоуд разглядывала мула: животное нервно дергало ушами, видать, соображало, что с ним дальше будет.
— Может, его тоже чикнуть? — вслух подумала Лоуд. — Что он на людей работает? Скотина малодушная.
— Ты не пустоголовая. Ты дубоголовая, — сообщил десятник. — Может, тебя саму чикнуть? Пока все дело не завалила? Одну мысль и думаешь.
— Так я насчет крови, — пояснила оборотень. — В муле ее хватит, как по нитке за нами и пойдут. А убивать его мне не интересно. Он на человека вообще ничуть непохож.
— Да уж. И нож в копыта взять не может. Из вас бы толковая пара получилась.
Лоуд засмеялась, вступила в лужицу крови — возчик, изумленно распахнув рот, лежал на мостовой. Дарки двинулись к дому жреца Игона — до места отдыха оставалось рукой подать.
Очень скоро умытая Лоуд скользнула под одеяло к жрецу. Умиротворенно послушала храповое «ср-ср-ср-ср» и задремала…
Спать долго, конечно, не пришлось. Разбудил шум на улице, в дверь чем-то колотили. Игон, подскочил, свалился на пол, бестолково заметался — голова работала дурно, многовато было снотворного. Лоуд тоже «проснулась», потянулась, позволив груди волнующе оттянуть шелк рубашки.
— Да что там случилось, дорогой?
— Не знаю. В двери колотят. Ты мои штаны не видела?
— Я разве служанка? — изумилась Лоуд.
Жрец, наконец, догадался схватить в сундуке другие штаны, натянул, выглядывая в щелку ставней. Вздрогнул, когда в стену ударил первый камень:
— Да что они, с ума сошли?!
Слушая, как он бегом спускается по лестнице, оборотень подошла к окну. Перед домом стояли городские стражники, отвратительно завывающая баба — не иначе, как достойная супруга муловладельца. Толпились зеваки, кто-то взмахивал дубинкой, орали невнятно. Э, народу-то могло бы быть и погуще. Хотя проклятья «храмовым вонючкам» вполне слышны, уже хорошо.
Вошел Грузчик. С вещами, своим любимым посошком, рожа хмурая, не выспавшаяся. Лоуд томно потянулась.